29 июня. Мышкин.

            Продолжаю рассказ.

            Весь Шестихинский приход наполнен раскольников а в особенности «хлыстами». Года два тому назад здесь открыто было, что многие готовились «оскопиться». К счастию их предупредили, захватили, прочих освидетельствовали. Список приведен 18 июня. Но я не доверяю точности показания следователей, не потому что сомневаюсь в их добросовестности, а потому, что им нельзя было действовать открыто. Свидетельствование производилось «секретно» и только тех, которыя были показаны. Между тем не мешало бы освидетельствовать всю вотчину г-ж Красильниковой и Смагиной и деревни ближайшие к ним. Весьма заметно бросается отсутствие ребятишек, а в замен того значительное количество стариков и всегда седых, бледно-синеватых с лица, скудных волосами на бороде и щеках. Уличить их трудно по необыкновенной скрытности. Они усердно ходят в церковь, соблюдают аккуратно таинство причащенья и только потому можно подозревать их – как говорит поп – что на «духу не услышать от них сознанья даже в самых обыкновенных грехах, ты спрашиваешь: «не пьянствовал ли?» – он твердит:

            – Господи, помилуй!

            – Не блудила ли?

            – Господи помилуй!

            – Не клеветал ли?

            – Господи помилуй! – и это «Господи помилуй» ответ на все вопросы. Другие раскольники или вовсе укрываются от исповеди и причастия «не рачат о том» или каются в тех или других грехах, а эти только «Господи помилуй!» а в прочем, присоединил он, ведь это одна догадка: освидетельствованные и доказанные скопцы все сосланы».

            Вообще трезвая жизнь и зажиточность между «серыми» (так зовут здесь бедняков или не совсем зажиточных) – особенная чистота изб – тоже может служить поводом к подозрению в лядовщине. Но на основании таких данных гадательных имею ли я право назвать того или другого скопцом?.. Но что ни говори, а мертвенная бледность лиц, особенно у мужчин, и какая-то странная ужимка губ, преимущественно у женщин, – также и лихорадочность взгляда (впрочем не общая всем) – происходят не без причины… Нет, скопцы не все сосланы. Я потребую после подлинные ревизские сказки и метрики и сличу их, и отмечу родительность той или другой семьи.

            Подозрительность в этом просто страшная: из двух трех слов мужик воображает, что ищут непременно скопцов и раскольников, и начинает ни с того ни с сего говорить: «Нет, батюшка, В. Благородие что ли вас звать, нет, так знаете это старушки живут, они не раскольницы». Это был почти постоянный ответ, когда я при счете дворов спрашивал: «А считаете вы тут и бобыльские домы?» Или когда мне говорили,что в деревне есть мещанки или солдатки, а я спрашивал: «А у них есть свои домы, или оне живут при ваших семействах? » – Да не-что, ведь у одной то, или у двух, есть свои кельи, да ведь они, батюшка, В. Бл, не раскольницы… – И я всегда повторял одно: да мне все равно, я и знать не хочу, и не спрашиваю: раскольница она или он? Мне только нужно знать есть ли у вас в деревне, кроме крестьян, солдаты, солдатки, кантонисты, мещане, вольноотпущенные, купцы, монахи, господа, матросы, попы, – а кто они раскольники или не раскольники до этого дела нет… Видишь ты, голова умная: я только считаю, сколько у вас такого и такого звания, а до веры их дела нет, говорю тебе, дела нет. Ну, конечно если найдется татарин, или немец, или другой какой басурман, его так и покажу нехристем, а раскольников мне не нужно… да и что раскольник? Еще лучше церковного: и посты соблюдает, и Богу молится и волю Божью творит. Ну, Господь и награждает, а вот мы-то все «в суете, в миру» – тут то, тут другое, тут третье, там трубка, там пьянство, там скоромного наешься… Да что, коли говорить правду, у меня бабушка была староверка да и отец большим крестом молится… Так-то друзья, мне все равно кто из вас как ни молится, в церкву ли, в моленную ли в какую ходит – его воля, – а вы мне только скажите: дескать крестьян у нас столько-то, солдат и солдаток столько-то, мещан столько-то, а домов у них столько-то… Я, ты видишь не Становой, не Исправник и не хочу знать есть ли, нет ли у вас раскольников. Понимаете?..

            Выслушав такую рацею, крестьяне обыкновенно почесывали за ухом, или пониже пупа, и говорили: «Так, ваша милость, так, мы только, не-чтó, думали, что бобылочек-то считать не надо, что они, батюшка, так ведь, не орут[1] земли, а только в келейках Богу молятся…» И мне кажется, что эти то бобылочки и раскольницы. Я соблюдал всю возможную осторожность и не заводил речи о раскольниках, а только как нибудь, вопросом о бобылях, работниках из других вотчин, солдатах, наводил крестьян на мысль и потом вслушивался в каждое слово. Другого средства убедиться в существовании раскольников я пока не придумал и кажется мне, что ни под каким видом нельзя сделать ни одному человеку более прямого вопроса. Я всегда замечал, что как я ни скажу: да ведь и бобыли «божьи люди» – как же их не считать… То крестьяне так пытливо посмотрят на меня и уклончиво отвечают: «Ну, да что же, вашей милости, и говорить, сами больше знаете…» Извольте на этом основываться! Эта простота скрытая под простодушием, не есть еще доказательство, что там или здесь живут раскольники. А Николай Иванович[2] говорил: постарайтесь узнать и число и основания сект…

            Но не утаю я и того, что мое уменье говорить и обращаться с крестьянами в более продолжительный срок, могло бы привести к положительным фактам. Под час мое красноречие, пересыпанное пословицами, поговорками, сравнениями, уподоблениями, шутками, доводило мужиков, а в особенности баб до непритворного удовольствия и они калякали между собою и обращались ко мне: «Ну, уж умен головушка, ведь как толкует-то, ведь все-то разскажет, ведь все-то поймешь, ну вот ты поди-тка… аахах!.. И руку под щеку, и головой качают приветливо. Дай мне больше сроку, так чтобы я раз пяток посетил ту или другую деревню, приучил их к себе, довел бы их до убеждения, что я считаю «всех божьих людей» так, для потехи Царя-батюшки, что бы знал он где, сколько вот такого-то числа-месяца было на лицо народу и сколько ушло в Питер да Москву промышлять себе хлеб топориком, киркою и т. п., тогда, могу надеяться, пожалуй, мне показали бы и моленныя… А есть и благовидный предлог по более продолжительному прибыванию в Ярославской губернии – привести к окончанию выводы экспедиции и проверить их вторичным наблюдением. Под этим видом я несколько раз побывал бы в каждой деревне и повторил бы опять прежние вопросы, а сам сблизился бы с некоторыми, и шутками-прибаутками выведал бы что нужно, да и главная цель зкспедиции достигнулась бы с большей точностию. Для сокращения расходов, можно бы число членов уменьшить до половины: Я оставил бы Синицына, Пискарева[3] и себя. Мы разъезжали бы друг после друга неоднократно и все приучились бы видеть в этом простой счет людей, а между тем каждый из нас, по своим уездам, добивался бы истинной цифры раскольников. А то, что ни говори, не уяснить как для чего считаются калечные особо, выбывшие особо… Мужики привыкли бы видеть в этих разъездах нечто в роде народной переписи и не задавали бы вопросов, на которые под час не придумаешь ответа. Обыкновенную ревизию они понимают, потому что она соединяется с раскладкою податей, с рекрутчиною, «а для чего же это, ваша милость? Да как же не считать мне мужа, ведь он записан в ревизию-то? Ну, а как после за прописавших-то взыскивать станут?..»

            Пора и кончить.

________________

[1] Не пашут земли.

[2] Н. И. Надеждин. 

[3] А. И. Пискарев – надворный советник, магистр богословия, член статистической экспедиции.