Конечный вывод из разъездов по Шестихинскому приходу тот, что здесь все деревни лежащие на р. Сутке должно считать зараженными лядовщиною, а в остальном населении таятся последователи других сект.

            Вот пример обмолвки, весьма важной: в деревне Ветчаковой в ожидании сбора по мужику или бабе с каждого двора, я уселся на одном крыльце, потому что изба была такая темная, душная, провонявшая луком, и на вопрос баб: зачем это, батюшка? Начал им объяснять, что я буду спрашивать их о том-то и о том, и для примеру спросил:

            – Ну вот, сколько верст считаете вы до Мышкина?

            – Э, батюшка, отозвалась одна баба лет сорока, да вот я от роду не была и в самом Шестихине-то… –(NB. А в Шестихине приходская церковь)… Я еще не успел сообразить, чтобы половчее задать вопрос, как она, схватилась за ум и ускользнула… Что делать? Какой вопрос задать? Спроси ее имя или имя ея мужа – явное доказательство, что я ищу раскольников, тем более, что другие сейчас подхватили:

            – А-их, батюшка, она с дурцой, как в Шестихине не быть, ведь она в церковь-то ходит… – Полно, ходит ли? Думал и думаю я…

            Еще: в деревне Жуковой подвезли меня к дому проживающего мещанина: изба довольно чистая, а в особенности стол с врезанным в него осьмиконечным крестом… Торопов поставил мой портфель и чернильницу на стол… Я поспешил снять все это на лавку…

            – Да что это, В. Вбл., отозвался Торопов, на столе-то ловчее…

            – Ну, а тебе, Василий Лександрович, какое дело – заметила старуха, – их милость знает что делает… – и она сердито смотрела на нас. Другая баба пугливо озиралась. А вскочивший со сна ея муж, прибежал, подозрительно посмотрел на разсыльнаго и не сделавши мне никакого приветствия, бросился ко мне под ноги, вытащил из под лавки какой-то четверти в три коробок и унес его. Торопов заметил вслед: «Что, деньги что ли уносишь, не бойся не возьмем…» Прибежал брат или сват этого мещанина с мельницы и тоже сурово-подозрительно смотрел на нас. Что это значит?.. Разсыльного (Торопова) все знают, его присутствие не возбуждало ли подозрение? Я будто ничего не замечая развернул лист и начал обычные вопросы: на какой земле стоит деревня? Далеко ли от Ярославля? И проч. Отвечали скоро, торопливо. А когда мы поехали, ни одна душа не вышла проводить… Присоединю к этому еще и то: когда мы останавливались у крыльца, в это время из другого дома вышел Шестихинский дьякон, собиравший яйца к разговлению. Торопов обратился к нему:

            – Отец дьякон, дайте десяточек на яишницу их Вблагородию…

            – А ты, Василий Лександрович, сам знаешь, где яиц-то больше… Вот у хозяина-то спроси-ка-съ… – да еще кажется мне, что и сам Торопов, или подозревая цель мою, или поддавшись земской натуре, хочет навести меня непременно на такое место, на такой двор, с которого, по-земски можно без греха сделать срывку… Это подтверждается тем, что он, когда мы поехали все ворчал что-то и потом сказал:

            – Эх-эх, и отец Федор и дьякон-то как собирают с целого прихода, да и знают где… Да я бы вам, В. Вбл., если угодно, всю подноготную открыл… Вот что! не то что О. Федор за домом-то хвалился и то сделает, и это сделает, а извините утром спешил… А я, если угодно, всю бы подноготную вам объяснил…

            – Да какую же, братец, подноготную? – проговорил я сквозь зубы…

            – Да сами вы знаете… – как бы в доказательство он закричал на идущую старуху:

            – Откуда ты?

            – Из Веретеи, батюшка, из Веретеи, Богу молилась. Божья Матерь явилась там, да вот косыцку (кошечку, здесь говорят цетыре, и т.п.) купила…

            – То-то купила, раскольница, старая чертовка, я ведь всех вас знаю…

            – И-и-и, батюшко ты мой, я там косыцку купила, знас в келье-то все веселее, косыцка будет…

            – Ну, пошла, старая!.. да-съ… – и Торопов ворчал (NB. Он был немножко того-съ)…

            И этакие фразы не раз Торопов отпускал мне: и действительно 27 лет служит он разсыльным и знает всех и все… Подверженный слабости пития зелена вина, он, в то же время, необыкновенно осторожен, как старый солдат, он соблюдает строго субординацию, как старый земский, он обнаруживал наклонность к правилам и негодует на меня, что я не позволяю ему снаряжать для меня чай, закуски и даже даю ему денег на хлеб:

            – Ах, Ваше Вб., да они должны принимать В.Вб., – а вы не безпокойтесь, – уж я знаю от кого что можно потребовать, если угодно…

            – Мне угодно,–отвечаю я, – что бы скорее мне отвечали да и дело с концом…

            – Слушаю-съ!.. а уж, то-есть, если нужно… – и он затих в тарантасе. В последствие, я рассчитываю на Торопова, и осторожно употреблю его сведения в пользу, но теперь еще нельзя: догадлив!..

            Еще: из Шестихина вез нас какой-то бледный седой, но не старый… Торопов его учил как ехать, и где ехать, поконец[1] согнал с козел и велел стать на запятки.

            – Да как же ты, братец – сказал я, – не знаешь дороги и за пять верст…

            – А я все жил в Питере.

            – Работал?

            – Да, по пивовозной части.

            – Небось у Дурдина[2], – проворчав сказал Торопов, – ах вы-ы-ы, Шестихинские! Знаю вас…

            – Да что вы, Василий Лександрович,…

            – Ну-у! молчи! – с сердцем сказал Торопов, – отвечай, что будет спрашивать их Вблагородие… – что мне оставалось спрашивать? Я только спросил:

            – У Казалета что ли?

            – Нет-съ, у Дурдина… – бледность возничего, сосланного на запятки, показалась мне очевиднее: Дурдин – скопец… Происхождение его из

Шестихина.

_______________

[1] Так в ркп.

[2] Иван Алексеевич Дурдин, купец, владелец пивоваренных заводов в Петербурге.