24 июля. Сельцо Анетино (Шубин)

            Прекрасный, комфортный дом, господа в Москве. Довольно миловидные горничные прибегают взглянуть на питерского чиновника, низко кланяются и, чрез теплицу ныряют в сад… На крыльцах дома собственные господские приказы об осторожности с огнем, с самоварами, с трубками… Граница Тверской губернии в ½ версте. В ожидании (как часто повторяется это слово!) в ожидании управляющего и старосты я обращаюсь в Нефедьевский приход.

            При въезде в д. Трощееву, крайний дом слева крыт тесом на четыре ската, он заперт и запечатан. Это бывшая раскольническая моленная.

            На правой стороне, несколько наискось против моленной, длинный дом с разрисованными косяками и ставнями. Это дом Михаила Ермолаева «коренного раскольника» – у которого, по уверению бывшаго станового, г. Аргуна, также должна быть моленная на подловке. Достоверность его разсказа не подтверждена для меня никем, однако и писарь указывал на этот дом. Потому-то я и хотел расположиться в нем для беседования о наличном населении. К сожаленью попытка была неудачна. Дом был заперт. Действительно ли не было никого или никто не хотел показаться, не знаю, – только я был принужден перейти в другой дом, который также был раскольничий, и вот почему. Я вошел в избу и увидавши на столе ковш с квасом, взялся за него, что бы напиться, вдруг подлетел мужик (хозяин или работник этого дома – не знаю) и не дал мне напиться, говоря: «Ах, Ваше Благородие, квас-то крестьянский, да и ковш-то неладный, вот я сей-час, сей-час…», он порылся в шкафе, достал какой-то запыленный стакан, отлил в него квасу и подавая мне, сказал; «Вот из стаканчика-то, В. Бл., лучше, кушайте, извольте!»

            Собрались ко мне мужички, один из них подошел к самому столу, прочие стояли под полатями, у печки. Начались мои вопросы, началось считание. Потом я кончил цифирю и будто разсуждая про себя говорил:

            – Какого племени? Разумеется русского…

            – Точно так, – отозвались два-три голоса.

            Не обращая на это внимания, я продолжал:

            – Какого вероисповедания? Разумеется вероисповедания христианского, православного…

            – Как?! Нет… – возгласил мужик, стоявший у стола.

            Я поднял голову и спросил:

            – Что же, разве между вами есть и басурманы, али немцы?..

            – Нет, то исть, В. Бл., примерно…

            Я опять не осмелился продолжать такого публичного разговора и вставая с лавки, и укладывая бумаги в портфель, принялся разспрашивать об успехе покосов, а потом спросил:

            – А что же, вы разве не празднуете Ильинскую пятницу?

            – Да что, В. Бл., – заговорил тот самый мужик, – и надо бы сегодня Богу помолиться, да священник с зари уехал на крестины, и обедни не было…

            – Что же, – возразил я – молиться можно и в доме…

            – Да все-таки следовало бы в храме – настойчиво утверждал мужик.

            – Ну, конечно, в церкви христианину приличнее и необходимее молиться, однако Христос сказал: «Аще хощение молитися, вниди в клеть свою и затвори ю…» – я не мог припомнить всего текста, но один из мужиков с черною, клином бородою договорил окончание текста за меня, что надобно простить ближнему, иначе и молитва не в молитву. И в заключение, вздыхая, промолвил: «Отче наш!»

            – Да, любезный, да! – сказал я, обращаясь к нему, пред всяким делом молиться должно так, как заповедал Христос своим ученикам: Отче наш, иже еси на небеси… и где бы мы ни молились, в церкви или не в церкви – только бы молились с сокрушенным сердцем и уничиженным духом молитва примется…

            Я, кажется, раскольничал, но никто не промолвил мне ни слова, – но испытательно глядели на меня. Истощивши свое красноречие и затрудняясь своим положением, я полез в тарантас, примолвя: «Так-то!» Никто не проводил меня благим напутствием, – а Торопов опять сделал выходку. Он подошел к мужику с черною клиноподобную бородою и подставил ему под нос тавлинку[1], говоря: «Понюхай-ко!» – а когда тот ударил его по руке, он обратился ко мне: «Вот, В. Вбл., христианин-то не нюхает-то табаку…»

            Далее проехал я деревни Ельцыно, Авдеево, Киндяки и все они носили кресты раскольничества. Даже в оффициальном уведомлении Окружного Начальника показано в них до 60 человек обоего пола, но вероятно это число надобно утроить, судя по общему числу жителей, простирающемуся до 350 человек.

________________________________

[1] Тавлинка – плоская табакерка из бересты.