И. П. Корнилова
Морской сборник. №7. СПб. 1862.
Я ѣхалъ на пароходѣ изъ Нижняго Новгорода до Царицына. Погода стояла прекрасная во все время нашего десятидневнаго плаванія; изрѣдка набѣгали тучи, и небольшіе дожди разлівали въ воздухѣ прохладу. Съ самаго утра я выходилъ на палубу и поднимался на пароходный мостикъ къ штурвалу, гдѣ заставалъ обыкновенно шкипера, его помощника и нѣсколько пассажировъ. Отсюда любовался я длинною перспективою береговъ и рѣки, по которой бѣжали пароходы и медленно плыли вверхъ и внизъ парусныя и бичевныя суда. Рядомъ съ нашимъ пароходомъ слѣдовала причаленная къ нему баржа, на которой размѣщалась пестрая толпа пассажировъ 3 класса. Тамъ, напр., сидѣли на товарныхъ тюкахъ и попивали въ прикуску чаекъ купеческіе прикащики въ синихъ чуйкахъ и съ маленькими русыми и рыжими бородками; въ другомъ мѣстѣ, рядомъ съ бурлакомъ, въ оборванной поярковой шляпѣ и грязной пестрядиной рубахѣ, изъ подъ которой виднѣлась впалая, загорѣлая грудь, — стоялъ въ сѣромъ азямѣ съ котомкой за плечами и посохомъ въ рукѣ, богомолецъ, медленно полдничавшій краюхой чернаго хлѣба, посыпанной крупною солью; невдалекѣ отъ нихъ, сельскій пономарь въ черномъ подрясникѣ и плисовой круглой шапочкѣ, какъ у монастырскихъ служекъ, съ волосами, скрученными на затылкѣ въ пучокъ, — расхаживалъ, приподнявъ бороду и напѣвая что то въ полголоса; на кормѣ, на палубѣ баржи, сидѣли особнякомъ нижегородскія мордовки, ѣхавшія въ Самару наниматься на полевыя работы. Одѣтыя съ головы до ногъ въ бѣлыя холстинныя одежды, обутыя въ новенькіе лапти, эти смирныя женщины Усердно вышивали на холстѣ красною бумажною нитью узоры, которыми украшены полы, края и швы ихъ сорочекъ и головныхъ платковъ. Къ ушамъ были у нихъ привѣшены мѣдныя серьги съ привязанными къ нимъ клубочками изъ бѣлаго пуха. Всѣ онѣ прекрасно говорили по русски нижегородскимъ нарѣчіемъ.
Я часто уходилъ на баржу и, въ разговорахъ съ простолюдинами, знакомился съ разнообразнымъ народнымъ бытомъ.
«Теперь мы въ самой чувацкой сторонѣ», замѣтилъ старый бурлакъ, когда мы встали къ ночи на якорь, у деревни Чекуровъ, населенной чувашами. «Это мѣсто, продолжалъ старикъ, называется чувацкая оползина([1]), потому что низкое, затопляется. Прозваніе не мимо дается. Тутъ и пристань чувацкая, малая. Вчера мы миновали Васильсурскъ, а нынче проѣхали Козьмодемьянскъ, да Чебаксары: эти города на чувацкой землѣ([2]). Чуваши зовутся у насъ: Василій Иванычъ, а жены ихъ — Маряши. Василій Иванычъ народъ самый простой, робкій: только лѣнивый его не обидитъ. Что черемишинъ, что чувашинъ — все одно; хоть и считаются крещеными, а молятся своему кереметю и въ храмъ Божій ходятъ по наряду. Священники крѣпко присматриваютъ, чтобъ въ каждой избѣ былъ непремѣнно образъ и чтобы онъ стоялъ въ переднемъ углу. Разумѣется, въ каждой избѣ и есть образокъ маленькій, мѣдный, да какъ заботы о немъ нѣтъ, такъ онъ, когда, и затеряется».
На глаза Василья Иваныча, нѣтъ на свѣтѣ города лучше Чебоксаръ. «Василь кородъ не кородъ; Кузька (Козьмодемьянскъ) — то кородъ, только лубъ то старъ, т. е. кровли домовъ, крытыя лубомъ, стары; а Чуксаръ кородъ (Чебоксары) всѣмъ кородамъ кородъ: калачъ большой, дужка (ручка калача) толстой; мало кусаешь, много жуешь. Тамъ тетюша (городничій) ходитъ въ новыхъ лаптяхъ».
– Ты, какъ видно, давно бурлачишь, – замѣтилъ я; – скажи пожалуйста, какъ тебѣ кажется: съ тѣхъ поръ, какъ завелись на Волгѣ пароходы, — много убавилось вашего промысла?
– Правда, что теперь будто меньше народа бурлачитъ, т. е. что называется бурлачить — лямку тянетъ, — а все еще много. Кромѣ пароходовъ и коноводокъ съ ихними баржами и подчалками, по Волгѣ ходитъ тысячъ до четырехъ судовъ на лямкахъ и парусахъ. Для большаго судна надо не меньше ста рабочихъ, для средняго — тридцать и сорокъ, а для малаго — восемь и пять. Такъ и смекай теперь, сколько нашего брата на Волгѣ. Промыселъ нашъ трудный и частенько убыточный, а охотниковъ много изъ разныхъ губерній.
Въ время разговора, пароходъ повстрѣчался съ росшивой, которая слѣдовала вверхъ, на лямкахъ. Человѣкъ сорокъ бурлаковъ, наваливаясь на лямку и переступая медленно какъ солдатскій строй, въ одну ногу, шли вереницей по сакмѣ или бичевнивку и съ величайшимъ и дружнымъ усиліемъ тянули бичеву. Поперегъ дороги, имъ попался неглубокій проранъ([3]); они остановились, сняли обувь, засучили портки и, на-босу ногу, пустились въ бродъ.
«Тотчасъ видать, что томойки… штаны узенькіе, замѣтилъ бурлакъ; народъ простой, сговорчивый, ни грязи, ни воды не боится; гдѣ случится проранъ или ручей — тотчасъ долой ичиги и пойдетъ въ воду хоть по брюхо. Томойками прозываются костромскіе бурлаки. Народъ работящій, а все противъ «ягутокъ» не будетъ, потому что неряшливъ и съ лѣнцой: понукать надо. Ягутками зовутся тамбовцы и рязанцы([4]); они выходятъ на Волгу по рр. МокшѢ и Окѣ, больше изъ Елатмы, на мокшанахъ. Это народъ чистякъ; носятъ они широкіе портки и бѣлыя рубахи… И какъ они осторожны, бережливы; мы закупаемъ себѣ харчевое мясо на пристаняхъ; а они привозятъ съ собою домашнюю провѣсную солонину, чтобы не убыточиться. Берегутъ свою лопать пуще глаза; идутъ сакмой тамъ, гдѣ сухо, а въ воду не жди, не полезутъ. Томойка изъ за косушки вина пойдетъ хоть въ болото, а ягутку не заманишь. Если случится неглубокій проранъ или затонъ — они переѣзжаютъ въ лодкахъ. Отъ этой чистоты они и въ работѣ иногда мѣшкотны. За то, въ хорошую погоду и на сухой сакмѣ нѣтъ ихъ дружнѣе, исправнѣе и лучше. Ихъ не погоняй, какъ томоекъ; не указывай; они и безъ тебя знаютъ, что надо дѣлать. Отъ этого, на коноводки не берутъ томоекъ, а нанимаютъ только ягутокъ. У томоекъ рѣчь часторѣчная; когда говорятъ, то приговариваютъ: томой, томой; братецъ томой, сердечный томой; оттого и прозываются томойками. А у ягутокъ рѣчь съ проводу; они гнусятъ, тянутъ: чаго? каго ты посылаешь? потому они и ягутки».
– Много у васъ, между собою, такихъ прозваній?
– Да такъ много, что ихъ и не пересчитаешь. У бурлаковъ цѣлыя пѣсни сложены изъ однѣхъ приговоровъ да прозваній.
Къ намъ подошли еще нѣскольво пассажировъ въ азямахъ и чуйкахъ и разговоръ сдѣлался общимъ. Мужички подтрунивали другъ надъ другомъ и громко смѣялись, припоминая прозванія и поговорки.
Въ Рязанской губерніи, кромѣ ягутокъ, есть отхожіе промышленники, слывутъ «макарами»; есть также «макары» нижегородскіе, изъ стараго Макарья, ниже с. Лыскова. Рязанскіе макары рѣдко бываютъ въ бурлакахъ, а наровятъ больше по питейной части, все равно, что «бѣломуты»([5]) Владимірской губерніи, которые также въ судовую работу не ходятъ, а имѣютъ мѣста по питейнымъ откупамъ или занимаются портняжнымъ мастерствомъ. Хорошіе были бурлаки «стародубы»([6]), да теперь стали озорливы; отъ этого, хозяевамъ неохота съ ними возиться. Нижегороды «водохлебы», народъ ловкій, но грубый. Про нихъ живетъ поговорка: «нижегородъ либо воръ, либо мотъ; либо самъ пьяница, либо жена гулявица». Про вятчанъ([7]) поговорка: «вятчане гады, надѣлали бѣды». Ихъ прозвали гадами потому, что они слѣпороды: коли станетъ смеркаться, такъ не видятъ. Отъ куриной слѣпоты они трутъ глаза заячьей печенкой, которая продается для этого въ ихъ слободахъ. Вятчане носятъ рубахи полотняныя, а нижегороды — полубумажныя, портки синіе. Муромскихъ жителей въ народѣ называютъ «святогонами», потому что старовѣры и нашимъ иконамъ не кланяются; про Касимовъ говорятъ: «ѣдетъ чеботарь христовъ, щетинка въ зубахъ». Поговорка пошла будто оттого, что они ждали къ себѣ архіерея да приняли за него какого то проѣзжаго чрезъ ихъ городъ сапожника. Елатма — «свиносуды», — свинью судили. Пенза — «толстоногіе». Саратовцы — «чехонники»; «чехонь» — длинная, около аршина, брюхатая рыба; ее солятъ и отправляютъ изъ Саратова въ Малороссію въ большомъ количествѣ. Тверяки — «козлятники». Разсказываютъ, будто одинъ парень полюбилъ дѣвушку, и какъ родители ея были строги, то онъ могъ видѣться съ нею украдкою, только чрезъ щель въ досчатомъ заборѣ. Однажды парень, за которымъ родители дѣвушки уже присматривали, накупивъ пряниковъ, осторожно подкрался къ мѣсту свиданія и ему показалось, что онъ слышитъ за заборомъ голосъ своей возлюбленной Маши. Онъ завелъ самую нѣжную рѣчь, сталъ подчивать пряниками и ожидалъ ласковаго слова, но Маша кушала пряники и молчала. Огорченный парень рѣшился замѣтить: «Машь, а Машь; чтожъ ты прянички примашь, а ничего не башь». Вдругъ он слышитъ – блеяние козы, которую лукавая хозяйка дома пригнала къ забору, и которая съѣла всѣ гостинцы одураченнаго парня. Жителей Ржева Зовутъ «кобелятниками», оттого, что два родные брата, изъ городскихъ мещанъ, дѣлили между собою домъ. Дѣлежъ шелъ ладно; оставалось только рѣшить: кому взять кобеля а кому призрѣть престарѣлаго отца; но именно, изъ за этого братья разсорились, потому что обоимъ хотѣлось кобеля. Новгородцевъ называютъ гущеѣдами и про нихъ идетъ поговорка: «хороши пироги, а гуща лучше.» Астраханцы — «чилимники»([8]). Астрахань — бурлаки называютъ «разбалуй-городъ», потому что они здѣсь отдыхаютъ и наслаждаются по своему. Въ городѣ арбузы и дыни ни почемъ; за Саратовымъ, но особенно ниже Енотаевска къ Астрахани — жители береговыхъ Селеній корчемничаютъ виномъ и держатъ для купеческихъ прикащиковъ и бурлаковъ харчевни съ бандуристами, женщинами и всѣми грубыми приманками. Въ какую бы избу прохожій или проѣзжій ни вошелъ, никто его не спроситъ — есть ли у него видъ, какъ его зовутъ, откуда онъ и зачѣмъ идетъ; вездѣ его ласково принимаютъ, и все къ его услугамъ, — были бы только деньги. Здѣсь бурлаки пропиваютъ нерѣдко всю свою выручку и возвращаются домой въ дырявой одеждѣ и безъ копейки([9]).
________________
[1] Не потому ли названо оползиной, что по рыхлости ежегодно подмываенаго берега земля когда нибудь значительно осѣла и часть берега сползла въ воду.
[2] Чуваши и мордва живутъ на правомъ, лѣсномъ берегу Волги, а противъ нихъ — на лѣвой, луговой сторонѣ — черемисы.
[3] Прораномъ называется рѣчной рукавъ, гдѣ вода прорвала, промыла берегъ.
[4] Ягутками называются также пензенскіе и орловскіе бурлаки.
[5] Прозваніе получили по одному селенію, находящемуся въ той сторонѣ, откуда они приходятъ.
[6] Владимірской губерніи, живутъ по берегамъ Оки къ Мурому.
[7] Вятчане выходятъ на Волгу изъ Камы на «шкоутахъ», на которыхъ доставляется въ Нижній, съ горныхъ заводовъ, желѣзо и мѣдь. На шкоутѣ — полотняный парусъ; корма и носъ одного размѣра, такъ что ихъ не отличишь; работниковъ, обыкновенно, человѣкъ тридцать или сорокъ.
[8] Чилимъ — водяной орѣхь съ пятью рожками. Чилимѣ продается въ Астрахани, на базарахъ, какъ у насъ — каленые орѣхи. Зернышками его лакомится простой народъ Любопытные могутъ видѣть эти орѣхи въ Петербургѣ, въ магазинѣ Юнкера у Полицейскаго моста, гдѣ они продаются по 1 р. с. за штуку под названием чертовыхъ ореховъ.
[9] Эти свѣдѣнія собраны въ 1857 году.
info@velikoemuseum.ru
Свежие комментарии