Образованность Московской Руси

XV—XVII вѣковъ

 

Рѣчь, читанная на годичномъ актѣ Императорскаго

С.- Петербургскаго Университета 8 февраля 1892 года

проф. А. И. Соболевскимъ.

      Въ старые годы въ торжественныхъ собраніяхъ нашихъ университетовъ ораторы нерѣдко доказывали передъ посѣтителями пользу и важность образованія. Въ наши дни, благодаря ихъ трудамъ, уже нѣтъ надобности говорить о значеніи образованія; но представляется неизлишнимъ побесѣдовать объ историческихъ судьбахъ образованія. Въ виду этого мы позволяемъ себѣ обратить ва­ше преосвѣщенное вниманіе на образованіе московской Руси XV—XVII вѣковъ[1].

      На сколько была распространена грамотность въ московскомъ государствѣ въ XV, ХVI, XVII вѣкахъ?

      Мы привыкли думать, что среди русскихъ этого вре­мени было очень немного грамотныхъ, что духовенство было отчасти малограмотно, отчасти безграмотно, что въ высшемъ свѣтскомъ сословіи грамотность была слабо распространена, что низшій классъ представлялъ безгра­мотную массу. Мы привыкли при этомъ ссылаться на грамоту новгородскаго архіепископа Геннадія (самаго конца XV вѣка), на постановленія Стоглаваго собора, на сочиненіе Посошкова и особенно на разсказы иностранцевъ. Но ближайшее знакомство съ московскою письменностью XV и особенно XVI—XVII вѣковъ заставляетъ насъ въ значительной степени измѣнить мнѣніе и признать, что жалобы Геннадія, отцовъ Стоглаваго собора и Посош­кова должно принимать съ большими ограниченіями[2].

      Взглянемъ на количество дошедшихъ до насъ всякаго рода книгъ и документовъ XV, XVI, XVII вѣковъ, сохраняющихся въ нашихъ библіотекахъ и архивахъ. Число ихъ (особенно за XVI и XVII вѣка) такъ велико, не смотря на пожары и разныя невзгоды, постигавшіе наши го­рода и села,—что мы затрудняемся даже приблизительно опредѣлить ихъ число въ тысячахъ. Они написаны въ разныхъ мѣстностяхъ московскаго государства, начиная съ его столицы Москвы и кончая пустынными окраинами нашего сѣвера и Сибири[3]. Надъ ними должны были трудиться цѣлыя тысячи писцовъ и подъячихъ; они предназначались еще большему количеству читателей. Нѣкоторыя изъ нихъ содержать въ себѣ такія данныя, при помощи которыхъ можемъ составить нѣкоторое понятіе о числѣ грамотныхъ среди разныхъ классовъ московскаго общества[4]. Это—съ одной стороны—документы разнаго наименованія (челобитныя, поручныя, духовныя, обыски и т. п.), по преимуществу XVI и XVII вѣковъ, на которыхъ находятся рукоприкладства челобитчиковъ, поручителей, свидѣтелей; съ другой—житія русскихъ святыхъ, подвизавшихся въ московской Руси въ XV, XVI, XVII вѣкахъ.

      Посмотримъ на степень грамотности среди духовенства.

      Бѣлые священники въ московскомъ государствѣ XVI и XVII вѣковъ (о XV вѣкѣ у насъ нѣтъ свѣдѣній) были поголовно грамотны. Правительство постоянно приказываетъ посадскимъ и крестьянамъ, если они не грамотны, давать расписываться за себя своимъ «отцамъ духовнымъ»; слѣдовательно, считаетъ священниковъ, какія бы мѣстности ни имѣлись у него въ виду, всѣхъ безъ исключенія грамотными. Ни на одномъ изъ извѣстныхъ намъ документовъ мы не находимъ ни указанія на отказъ свя­щенника подписаться по безграмотству, ни какого либо инаго свидетельства объ его безграмотствѣ[5]. Напротивъ того, даже документы, составленные въ отдаленнѣйшихъ концахъ московскихъ владѣній въ XVII в., въ Енисейскѣ (1640 года) и въ Селенгинскѣ (1697 года [6]), снабжены подписями тамошнихъ священниковъ.

      Относительно бѣлыхъ дьяконовъ и дьячковъ у насъ мало данныхъ. Но эти данныя, XVI и XVII вѣковъ, свидѣтельствуютъ исключительно о грамотности, такъ что мы не имѣемъ вовсе указаній на существованіе неграмотныхъ дьяконовъ и дьячковъ.

      Черное духовенство представляло некоторый процентъ неграмотныхъ, который, по скудости данныхъ, мы не въ состояніи сколько-нибудь точно опредѣлить. Мы можемъ составить себѣ понятіе о грамотности старшей братіи знаменитаго Кириллова Бѣлозерскаго монастыря на основаніи челобитной 1582 —1583 года[7]. Она написана отъ имени 48 монаховъ, въ томъ числѣ отъ имени 9 свя­щенниковъ, и подписана 34-мя изъ нихъ, въ томъ числѣ 7 священниками. Изъ этого видно, что процентъ грамот ныхъ между старшею братіею Кириллова монастыря превышалъ 70, а процентъ грамотныхъ изъ числа монаховъ священниковъ превышалъ 75. Сверхъ того, мы должны имѣть въ виду, чго кромѣ поименованныхъ въ челобит­ной монаховъ, подъ нею стоятъ подписи еще 12 человѣкъ монастырской братіи[8]. Старшая братія мало извѣстнаго Тихвинскаго монастыря была менѣе грамотна. Изъ двухъ соборныхъ приговоровъ, 1661 и 1666 годовъ, одинъ подписанъ изъ 11 соборянъ лишь 3-мя (въ томь числѣ архимандритомъ и казначеемъ), другой — изъ 29 человѣкъ, лишь двумя (архимандритомъ и казначеемъ[9]). Впрочемъ, намъ необходимо имѣть въ виду, 1) что на безграмотство большей части не подписавшихся подъ соборными при­говорами монаховъ нѣтъ указаній (они никому не поручили за себя подписаться), и 2) что между монахами не участвовавшими въ соборахъ, были грамотные.

      Житія русскихъ угодниковъ, подвизавшихся въ монастыряхъ въ XV, XVI, XVII вѣкахъ, свидѣтельствуютъ объ очень значительномъ процентѣ грамотныхъ въ лучшей части монастырской братіи. Относительно большинства ихъ, какого бы происхожденія они ни были, мы въ житіяхъ ихъ читаемъ, что они были грамотны; что до мень­шинства, то не имѣя въ житіяхъ указаній на ихъ грамот­ность, мы также не имѣемъ указаній и на ихъ безграмотство[10].

      Если мы обратимся къ высшему свѣтскому классу, къ боярамъ и дѣтямъ боярскимъ, то и въ немъ для XVI и XVII вѣковъ (для XV вѣка у насъ мало данныхъ) найдемъ грамотныхъ. Правительство постоянно полагаетъ, что между дѣтьми боярскими есть грамотные, и забо­тится о томъ, чтобы разныя выборныя должности зани­мались именно грамотными. Такъ, въ 1535 году оно тре­буетъ, чтобы въ Бѣлозерскѣ «учинили себѣ въ головахъ дѣтей боярскихъ, въ волости человѣки три или четыре, которые бы грамотѣ умѣли»[11]. Находящіеся въ нашемъ распоряженіи документы позволяютъ опредѣлить приблизительно даже процентъ грамотныхъ въ высшемъ свѣтскомъ классѣ.

      Передъ нами рядъ документовъ, написанныхъ на нашемъ дальнемъ сѣверѣ въ первой половинѣ XVI вѣка. Одинъ изъ нихъ выданъ двумя князьями, Согорскимъ и Шелешпанскимъ (1518 года), и подписанъ однимъ изъ нихъ; другой выданъ четырьмя князьями Кемскими и двумя Фуниковыми (1520 года) и подписанъ пятью изъ этихъ лицъ; третій выданъ двумя князьями Кемскими (1529 г.) и подписанъ однимъ изъ нихъ; четвертый выданъ княземъ Ухтомскимъ при пяти свидѣтеляхъ князьяхъ (трехъ Ухтомскихъ, Кемскомъ и Андомскомъ, 1539 года) и под­писанъ всѣми шестью[12]. Такимъ образомъ процентъ гра­мотныхъ между землевладѣльцами дальняго сѣвера въ первой половинѣ XVI вѣка превышаетъ 8о. Документъ, составленный так же на сѣверѣ (по р. Мологѣ) и также въ первой половинѣ XVI вѣка (1529 года), подписанъ изъ изъ шести свидетелей дѣтей боярскихъ четырьмя. Такимъ образомъ онъ показываетъ процентъ грамотныхъ между помѣщиками сѣвера этого времени выше 65[13]. Изъ двухъ документовъ новгородскихъ конца XVI и самаго начала XVII вѣковъ, на одномъ (1567 года) мы находимъ подписи, изъ 5 поручителей дѣтей боярскихъ,— троихъ[14], а на другомъ (1613 года), изъ 26 поручителей помѣщиковъ (въ томъ числѣ 4 князей),—четырнадцати (въ томъ числѣ 3 князей[15]). Эти документы показываютъ процентъ грамотныхъ между новгородскими помѣщиками конца XVI—начала XVII вѣка около 55. Показаніе псковскихъ помѣщиковъ и дѣтей боярскихъ, числомъ около 90 человѣкъ (1631 года), подписано 59 изъ нихъ; изъ него виденъ процентъ грамотныхъ большій 65[16]. Извѣстная грамота объ избраніи на царство Бориса Годунова (1598 года) даетъ намъ понятіе о грамотности среди придворныхъ чиновъ. Она подписана изъ 22 бояръ — восемнад­цатью, изъ 15 окольничихъ—13-ю, изъ 42 стольниковъ— 36, изъ 98 дворянъ—64, изъ 40 жильцовъ—38[17]. Она по­казываетъ процентъ грамотныхъ при дворѣ въ концѣ XVI вѣка выше 78. Изъ житій святыхъ XVI вѣка видно, что среди бояръ этого времени было въ обычаѣ учить дѣтей грамотѣ: свв. Филиппъ митрополитъ и Гурій епископъ казанскій (послѣдній «отъ меньшихъ боляръ») были еще въ дѣтствѣ обучены грамотѣ.

      Приведенныя данныя позволяютъ признать, что болѣе 50% крупныхъ и мелкихъ землевладѣльцевъ московской Руси въ XVI и XVII вѣкахъ были грамотны, безразлично, гдѣ бы они ни жили, въ самой ли Москвѣ, или на окраинахъ московскаго государства[18].

      Теперь передъ нами купечество. Грамота объ избраніи на царство Бориса Годунова (1598 года) подписана, изъ 28 гостей,—21-мъ, т. е. 75%. Раздѣльная троихъ Строгоновыхъ (1629—39 г.) подписана ими всѣми[19]. Духовная московскаго купца 1635 года подписана завѣщателемъ и всѣми тремя свидѣтелями[20] 3. Челобитная московскихъ торговыхъ людей 1646 года (о притѣсненіяхъ иноземцевъ) подписана, изъ 168 челобитчиковъ,— 163-мя, т. е. болѣе, чѣмъ 96%[21]. Если мы примемъ во вниманіе, что знаменитый путешественникъ Афанасій Никитинъ (XV вѣка) и его современникъ паломникъ гость Василій были грамотны, что другой паломникъ, купецъ Василій Гагара (XVII вѣка), былъ также грамотенъ, что идеальный хозяинъ Домостроя—онъ изъ торговыхъ людей (XVI вѣкъ)—грамотенъ, что св. Елеазаръ Анзерскій, изъ козельскаго купеческаго рода, былъ въ дѣтствѣ обученъ грамотѣ (начало XVII вѣка), что неизвѣстный псков­ской купецъ позаботился даже объ обученін грамотѣ своего работника, послѣ св. Никандра Псковскаго (XVII вѣка)[22], то мы должны будемъ признать, что между московскими торговыми людьми XV—XVII вѣковъ грамотность была обычнымъ явленіемъ.

      Среди посадскихъ и крестьянъ, низшаго свѣтскаго. сословія, въ XV—XVII вѣкахъ также часть была грамотною. Правительство постоянно предполагаетъ между ними существованіе грамотныхъ, какая бы мѣстность ни имѣлась въ виду. Въ документѣ 1561 года оно велитъ въ извѣстныхъ случаяхъ «прикладывать руки» «лучшимъ» крестьянамъ, «которые грамотѣ умѣютъ»[23]. Въ документ 1606 года оно предписываетъ посадскимъ людямъ прислать въ Москву «выборы» «за своими и за отцовъ своихъ духовныхъ руками»[24].

      Относительно посадскихъ людей мы владѣемъ, между прочимъ, следующими данными.

      Передъ нами рядъ документовъ, составленныхъ въ Тихвинѣ въ разные годы XVII вѣка (съ 1624 по 1694.). Одинъ изъ нихъ подписанъ изъ 20 посадскихъ — 4-мя, другой изъ 34—13-ю, третій изъ 7—3-мя, четвертый изъ 7—3-мя, пятый изъ 11—7-ю, шестой и седьмой изъ 3—1, восьмой изъ 5—2-мя[25]), всего изъ 93 посадскихъ 34-мя, т. е. почти 38%. Изъ трехъ документовъ, выданныхъ въ Бѣлозерскѣ въ первой половинѣ XVII вѣка (1613—1641 г.), первый подписанъ изъ 4 посадскихъ двумя, второй изъ 44 посадскихъ и стрѣльцовъ—однимъ, третій изъ 59 посадскихъ—19-ю[26], всего изъ 107 человѣкъ 22-мя, т. е. болѣе, чѣмъ 20%. Изъ двухъ документовъ углицкихъ XVII вѣка (1641—1674 гг.)[27] процентъ грамот­ныхъ между посадскими Углича определяется выше 43; изъ двухъ документовъ олонецкихъ того же времени (1672—1689 гг.[28]) между посадскими Олонца—выше 42. Грамота объ избраніи на царство Бориса Годунова (1598 года) подписана изъ 16 сотскихъ черныхъ сотенъ—пятью; новгородская поручная 1567 года[29] изъ 5 посадскихъ — однимъ; документъ московскихъ мѣщанъ 1671 года изъ двухъ сотскихъ — однимъ и изъ трехъ старостъ — однимъ же[30]. Пять показаній 231 псковскихъ посадскихъ и торговыхъ людей 1631 года подписаны 38 изъ нихъ, т. е. болѣе, чѣмъ 16%[31]. Изъ житія преп. Діонисія, архиманд­рита Троицкой лавры, видно, что этотъ святой, сынъ посадскаго, «мірскія слободы старейшины», былъ въ юности обученъ грамотѣ (около половины XVI вѣка[32]. Въ общемъ процентъ грамотныхъ между посадскими конца XVI и XVII вѣка едва ли можетъ быть опредѣленъ ниже 20.

      Относительно крестьянъ мы владѣемъ, между прочимъ, такими данными XVII вѣка. Документъ 1601 года подписанъ изъ 20 крестьянъ Прилуцкаго монастыря шестью; два документа 1614 года подписаны одинъ — изъ 32 крестьянъ Ипатскаго монастыря однимъ, другой—изъ трехъ солигалицкихъ крестьянъ также однимъ; документъ 1618 года подписанъ изъ шести крестьянъ При­луцкаго монастыря тремя; документъ 1638 года изъ че­тырехъ сарапульскихъ крестьянъ—тремя; документъ 1684 года изъ 26 вещозерскихъ крестьянъ—также тремя[33]. Изъ житій святыхъ XV вѣка мы узнаемъ, что крестьяне родомъ, преподобные Антоній Сійскій, Александръ Свирскій, Александръ. Ошевенскій, Зосима Соловецкій, Серапіонъ архіепископъ новгородскій, были еще въ дѣтствѣ обучены грамотѣ. Вообще грамотные крестьяне въ XV—XVII в. не могли быть исключительнымъ явленіемъ[34]; ихъ процентъ въ XVII вѣкѣ едва ли былъ ниже 15.

      Кажется, нѣсколько слабѣе была распространена грамотность среди стрѣльцовъ, пушкарей, казаковъ, хотя и между ними въ XVII вѣкѣ постоянно оказываются грамотные. Такъ, въ Псковѣ въ 1631 году въ двухъ стрѣлецкихъ полкахъ, по 500 человѣкъ въ каждомъ, въ одномъ подписалось 5 простыхъ стрѣльцовъ, въ другомъ 3; тамъ же тогда же изъ 84 пушкарей подписалось 8, изъ 131 казака—6[35]. Въ Одоевѣ въ 1651 году изъ 11 и въ Лебедяни въ 1659 году изъ 32 пушкарей нашлося по одному грамотному[36], въ Енисейскѣ въ 1640 году изъ и «служилыхъ людей» подписался одинъ «казакъ», даже въ Якутскѣ и въ Селенгинскѣ между казаками нашлись грамотные, въ первомъ девять человѣкъ, во второмъ двое[37]. Впрочемъ, въ Тулѣ и Орлѣ въ 1673 году изъ 18 стрѣльцовъ и пушкарей ни одинъ не оказался грамотнымъ[38].

      То количество грамотныхъ, какое было въ московскомъ государствѣ въ XV—XVII вѣкахъ, казалось людямъ того времени вполнѣ достаточнымъ, и мы совсѣмъ не слышимъ ни отъ правительства, ни отъ частныхъ лицъ жалобъ на недостатокъ въ нихъ. Равнымъ образомъ мы не слышимъ ни отъ кого никому никакихъ похвалъ за простую грамотность, не замѣчаемъ, чтобы простая гра­мотность сколько-нибудь высоко цѣнилась. Напротивъ того, мы имѣемъ рядъ указаній, что одно умѣнье читать и писать въ XVI и XVII вѣкахъ многихъ не удовлетво­ряло. Можно сказать, что въ Москвѣ этого времени не­высоко цѣнили даже людей просто «грамотѣ гораздыхъ», такихъ, которые отлично читали и писали[39]; ихъ сочиненіями, даже важными по содержанію, но написанными «простою рѣчію», «безъ украшенія», открыто пренебре­гали и ихъ самихъ называли «невѣждами»[40]. Значеніе придавалось тогда лишь людямъ вполнѣ изучившимъ свя­щенное писаніе и святоотеческія творенія и проникшимъ въ ихъ смыслъ, а сверхъ того,—свободно владѣвшимъ церковно-славянскимъ языкомъ. Такъ, изъ дѣятелей XVI вѣка Максимъ Грекъ былъ хвалимъ за то, что былъ «словеснаго любомудрія зѣло преисполненъ, священныя же философіи до конца навыклъ»[41]; одинъ его современникъ, митрополитъ Спиридонъ,—за то, что былъ «мудръ» въ литературномъ дѣлѣ и «добрѣ умѣлъ писанія ветхая и новая»[42]; другой его современнику бояринъ Тучковъ[43],—за то, что «издѣтска навыкъ вельми божественнаго писанія». Настоящій «книгочей» въ то время, говоря словами писателя XVI вѣка, долженъ былъ обладать с пространствомъ ума, еже мысльми разумными свѣдѣти глубины»[44]. Такіе ученые водились въ московскомъ государствѣ и въ началѣ XV вѣка (назовемь «премудраго» Епифанія), но число ихъ особенно сильно начало рости съ конца этого столѣтія, съ эпохи свв. Іосифа Волоцкаго и Нила Сорскаго[45]. Мы можемъ отмѣтить любопытное обстоятельство, что въ XVI и въ первой половинѣ XVII віка, рядомъ съ учёными изъ духовныхъ, является немало ученыхъ изъ свѣтскихъ, пользующихся большимъ уваженіемъ и славою у современниковъ. Это — царь Иванъ Грозный, его старшій сынъ Иванъ[46], князь Курбскій, бояринъ Тучковъ, князь Токмаковъ[47] (XVI вѣкъ), князь Шаховской, князь Катыревъ-Ростовскій, муромскій губной стороста Дружина Осорьинъ[48]) (начало XVII вѣка).

      Гдѣ учились московскіе люди XV—XVII вѣковъ, до водворенія въ Москвѣ кіевскихъ выходцевъ?

      Нѣтъ сомнѣнія, что Москва этого времени не имѣла никакихъ ни правительственныхъ ни общественныхъ школъ. Но зато въ ней было много мелкихъ частныхъ «училищъ»[49], такъ много, что желавшему обучить сво­его сына грамотѣ не нужно было ихъ разыскивать. Въ вѣкѣ св. Серапіонъ, потомъ архіепископъ новгородскій, научился грамотѣ, повидимому, въ своей родной деревнѣ близь Москвы; для св. Александра Свирскаго нашлось училище въ родной деревнѣ въ Обонежьѣ, для св. Зосимы Соловецкаго—въ родномъ селѣ тоже въ Обонежьѣ, для св. Антонія Сійскаго—въ селѣ близь Бѣлаго моря, для св. Александра Ошевенскаго—въ деревнѣ близь Бѣлаго озера; св. Мартиніанъ Бѣлозерскій былъ отданъ въ училище, находившееся «близь» Кириллова монастыря. Слѣдовательно, въ этомъ вѣкѣ не только подъ Москвою, но даже въ такихъ глухихъ мѣстностяхъ, какъ поселенія нашего далекаго сѣвера, не было недостатка въ училищахъ[50]. Въ XVI и XVII вѣкахъ, особенно послѣ предписаній Стоглаваго собора, число училищъ должно было значительно увеличиться[51]. Эти училища содержались «учителями» (житія) или «мастерами» (Геннадій), изъ среды духовенства. Стоглавъ предписываетъ открывать въ городахъ училища священникамъ, дьяконамъ и дьячкамъ. Житія свв. Іоны, архіепископа новгородскаго (начало XV вѣка), и Никандра Псковскаго (XVII вѣкъ) говорятъ объ учителяхъ дьяконахъ; житіе св. Александра Ошевенскаго и царская грамота 1629 года[52] говорятъ объ учителяхъ дьячкахъ. Учителей монаховъ, повидимому, было мало, можетъ быть, потому, что существовало запрещеніе пускать мальчиковъ въ монастыри (подтвер­жденное въ XVI вѣкѣ Стоглавымъ соборомъ[53]; да и тѣ, которые были, обучали главнымъ образомъ молодыхъ монастырскихъ работниковъ и монаховъ. Такъ, св. Филиппъ Ирапскій (самый конецъ XV вѣка) научился грамотѣ въ Корниліевомъ Вологодскомъ монастырѣ вскорѣ послѣ постриженія; св. Симонъ Волмскій (начало XVII вѣка) былъ обученъ грамотѣ въ Соловецкомъ монастырѣ, когда жилъ въ немъ работникомъ[54]. Сверхъ учителей духовныхъ, были учителя и изъ свѣтскихъ людей. По крайней мѣрѣ дьякъ, учитель св. Мартиніана Бѣлозерскаго, въ житіи его называется «мірскимъ», и архіепископъ Геннадій упоминаетъ объ учителяхъ «мужикахъ»[55].

      Число учениковъ въ училищахъ было, конечно, разно­образно. Житіе архіепископа Іоны (XV вѣкъ) упоминаетъ о «многихъ соученикахъ» святаго; житія преподобныхъ Іосифа Волоцкаго, Александра Свирскаго и Антонія Сійскаго — о томъ, что вмѣстѣ со святыми учились ихъ «сверстники»; въ житіи св. Феодосія, архіепископа астраханскаго (половина ХМ вѣка), мы читаемъ, что этотъ угодникъ «многихъ сверстникъ во ученіи преспѣваше»[56]. Лицевое (иллюстрированное) житіе преп. Сергія, написан­ное въ XVI вѣкѣ и, конечно, передающее действитель­ность этого столѣтія, въ одной изъ своихъ миніатюръ изображаетъ намъ училище съ 11 учениками, такимъ образомъ: въ комнатѣ на одной лавкѣ сидятъ рядомъ 5 учениковъ съ книгами; сзади нихъ помещаются еще трое; налѣво отъ нихъ—еще двое; на правой сторонѣ учитель объясняетъ урокъ преп. Сергію[57].

      По возрасту главная часть учениковъ были дѣти. Цѣлый рядъ житій святыхъ указываетъ на семилѣтній возрастъ, какъ на обычный возрастъ начинаюіцихъ учиться рамотѣ, безъ различія сословій. Такъ, въ житіи св. Іоасафа Каменскаго, княжескаго сына (первая половина XV вѣка), мы читаемъ: «достигшу седмаго лѣта, и вданъ бысть въ наученіе грамотѣ» 3); въ житіи св. Іосифа Волоцкаго: «егда бысть… седми лѣтъ, родителіе его даша на ученіе грамотѣ»[58]; въ житіи архіепископа Серапіона, крестьянскаго сына: «седмаго лѣта достигшу, вданъ бываетъ въ наученіе грамотѣ»[59]. Другія житія говорятъ о возрастѣ учениковъ въ болѣе общихъ выраженіяхъ, но и они. и Стоглавъ даютъ ясно понять, что онъ былъ дѣтскій[60]. Меньшая часть учениковъ, по какимъ-либо особеннымъ обстоятельствами являлась въ училище уже взрослыми. Такъ, св. Никандръ Псковскій сталъ учиться грамотѣ, будучи работникомъ у псковскаго торговца, лѣтъ въ 20. Искавшіе священства или дьяконства, конечно, учились еще особо, болѣе или менѣе взрослыми.

      Время обученія грамотѣ въ массѣ случаевъ не могло быть продолжительнымъ. Способные мальчики, вѣроятно, выучивались ей скоро, приблизительно въ два года[61]. Такъ, св. Александръ Ошевенскій «спѣшнѣ нѣкако» «изучился»; св. Игнатій Вологодскій «вскорѣ ученіе книжное извыче»; учитель св. Антонія Сійскаго дивился «скорому его наученію»; св. Іосифъ Волоцкій, по словамъ его біографа Саввы, «учашеся разумно и всѣхъ сверстникъ превзыде: единымъ годомъ изучи псалмы Да­выдовы и на другій годъ вся божественная писанія на- выче». Малоспособные, какъ св. Александръ Свирскій, учились «косно и нескоро», къ огорченію своихъ родителей, и, повидимому, лишь послѣ долгихъ усилій усвоивали книжную мудрость, да и то, конечно, не всѣ[62].

      Какіе же были предметы обученія въ училищахъ?

      Житія святыхъ XV—XVII вѣковъ говорятъ о нихъ въ самыхъ общихъ выраженіяхъ: святой «наученъ бысть гра- мотѣ и всякому благочестивому обычаю», «извыче книж ное ученіе», «извыче божественное писаніе»[63]. Стоглавъ опредѣляетъ ихъ тоже очень обще; по его словамъ, въ училищахъ ученики должны были учиться чтенію, пись­му и церковному пѣнію. Архіепископъ Геннадій говорить какъ объ минимумѣ-объ изученіи «накрѣпко» азбуки и слѣдованной псалтыри, потому что послѣ него можно «канархати и чести всякія книги».

      Несомнѣнно, значительное большинство училищъ бы­ло простыми школами грамотности, въ которыхъ учили только читать и писать. Въ нихъ сначала преподавалась азбука, потомъ читались часословъ или псалтырь, а ино­гда, сверхъ того, апостолъ[64]. Разумѣется, при этомъ въ XV—XVI вѣкахъ пользовались рукописными тетрадями и книгами, а въ XVII обыкновенно обращались уже къ печатнымъ изданіямъ. Какъ много экземпляровъ азбуки, часослова и псалтыри требовалось для училищъ, можно видѣть изъ слѣдующаго. Св. Гурій Казанскій, будучи еще въ мірѣ, во время своего заключенія (въ началѣ XVI вѣка) добывалъ себѣ пропитаніе тѣмъ, что «писаше книжицы малыя, иже въ наученіе бываютъ малымъ дѣтемъ»[65], т. е. азбуки. Приходо-расходныя книги московскаго печатнаго двора показываютъ, что въ половинѣ XVII вѣка азбука—въ теченіе четырехъ лѣтъ—была отпечатана трижды (1647—1651 гг.) въ количествѣ 9600 экземпляровъ, учебный часословъ—въ теченіи семи лѣтъ—восемь разъ (1645 — 1652 гг.), учебная псалтырь — въ теченіи шести лѣтъ—девять разъ (1645 —1651 гг.[66]).

      Со второй половины XVI вѣка, вѣроятно, благодаря Максиму Греку и его ученикамъ[67], въ нѣкоторыхъ училищахъ стала проходиться «книга философская», или общая грамматика (будто бы) Іоанна Дамаскина; ее учили «ученицы новоначальніи по азбуцѣ, зане основаніе есть первое и подошва хитрости грамматичной, а грамматика — основаніе и подошва всѣмъ свободнымъ хитростямъ»[68], а съ половины XVII вѣка вошла въ употребленіе славянская грамматика Мелетія Смотрицкаго, перепечатанная въ Москвѣ въ 1648 году «въ наученіе православнымъ, паче же дѣтемъ сущимъ». Вмѣстѣ съ грамматикою стала изучаться и орѳографія[69], а также статьи разнаго рода (особенно историческая), помѣщавшіяся въ такъ называе- мыхъ азбуковникахъ и отчасти нашедшія себѣ мѣсто въ печатной азбукѣ Бурцева (1634 г.[70]). Во второй половинѣ и въ началѣ XVII вѣка незнакомство съ грамматикой считается уже признакомъ невѣжества, а знаніе ея— необходимымъ для человѣка образованнаго. Печатникъ Иванъ Ѳедоровъ въ 1574 году называетъ своихъ московскихъ враговъ злонравными, не научеными, неискусными въ разумѣ, «ниже граматическія хитрости навыкше» (львовскій Апостолъ). Царская грамота 1616 года велитъ заниматься исправленіемъ требника лишь тѣмъ старцамъ Троицкой лавры, которые не только «подлинно и досто хвально извычни книжному ученію», но и «грамматику и риторію умѣютъ»[71]. Антоній Подольскій, нападая на исправителей требника, «хвалится о граматикіи и о діалектикѣ» и увѣряетъ, что «противъ него» никто въ Россіи «совершенно граматикіи и діалектики не знаетъ». Испра­вители требника, въ свою очередь, отражая нападеніе, обвиняютъ своихъ противниковъ въ томъ, что они непри­частны грамматической хитрости: они «не знаютъ, кои въ азбуцѣ письмена гласная и согласная и двоегласная, а еже осмь частей слова разумѣти и къ симъ пристоящая, сирѣчь роды и числа и времена и лица, званія же и за­логи, то имъ ниже на разумъ всхаживало».

      Наконецъ, съ конца XVI вѣка, нѣкоторыя училища могли начать знакомить своихъ воспитанниковъ съ на­чатками ариѳметики; по крайней мѣрѣ въ нѣсколькихъ рукописяхъ этого времени находится таблица умноженія (цыфры славянскія) съ замѣчаніемъ: ссчетъ греческихъ купцовъ; учатъ младыхъ дѣтокъ считати»[72].

      Кромѣ училищъ грамотности, вѣроятно, всегда въ соединеніи съ ними, московская Русь XV—XVII вѣковъ имѣла еще особыя училища, спеціальныя, для тѣхъ подростковъ, которые предназначались въ священники и въ дьяконы. Ихъ имѣетъ въ виду архіепископъ Геннадій, жалуясь на незнаніе учителями «силы въ божественномъ писаніи», на незнакомство учениковъ съ «церковнымъ порядкомъ». О нихъ же говорить Стоглавъ, требуя отъ учителей, чтобы они проходили съ учениками всѣ книги, которыя «святая церковь пріемлетъ», чтобъ они сказы­вали имъ «силу» въ писаніи и вообще учили ихъ столько, сколько «сами умѣютъ». Наконецъ, едва ли не ихъ имѣютъ въ виду житіе св. Александра Ошевенскаго[73] и одинъ позднѣйшій источникъ. Послѣдній говоритъ, какъ о древнемъ обычаѣ, что «возрастающихъ (учениковъ) препровождаютъ ко чтенію священныя библіи и бесѣдъ евангельскихъ и апостольскихъ и къ разсужденію высокаго во оныхъ книгахъ лежащаго разумѣнія»[74].

      Наши свѣдѣнія объ этихъ спеціальныхъ училищахъ крайне скудны, и мы сомнѣваемся, чтобы въ большинствѣ ихъ ученики шли далѣе усовершенствованія въ грамотѣ и пѣніи и изученія богослужебнаго чина.

      Другихъ школъ, которыя бы были высшими, московская Русь до второй половины XVII вѣка не знала. Одно, прямое указаніе на ихъ отсутствіе находится въ царской грамотѣ 1616 года; она говоритъ: «по-русски философскихъ ученій много лѣтъ не было»[75]. Другое, косвенное указаніе состоитъ въ томъ, что русскій переводчикъ (XVII вѣка) Космографіи сохранилъ безъ всякихъ оговорокъ та­кiя слова своего оригинала: въ Москвѣ «училищъ книж- ныхъ философскихъ разныхъ писемъ нѣтъ; философскаго ученія не искатели»[76]. Сверхъ того, писатель начала XVIII вѣка, правда, нѣсколько преувеличивающій дѣло, говоритъ, что до Петра русскій народъ, «кромѣ единаго чтенія книгъ нѣкіихъ», не вѣдалъ «ни единаго словеснаго ученія»[77]. Такимъ образомъ ученость могла быть пріобрѣтаема искателями ея исключительно при помощи ихъ личнаго самостоятельнаго труда[78], при помощи продолжительнаго и внимательнаго изученія книгъ какъ по содержанію, такъ и по изложенію. Такъ, св. Стефанъ Пермскій сдѣлался ученымъ благодаря тому, что «прилежно имяше обычай почитати почитаніе книжное…, радъ умедливая по ученьи…. дондеже до конца по истинѣ уразумѣетъ о коемждо стисѣ словеса, о чемъ чтетъ».

      Данныя, приведенныя нами, позволяютъ признать, что въ московской Руси XV—XVII вѣковъ образованность для всѣхъ сословій во всѣхъ отношеніяхъ была одна и та же. И княжескій сынъ, и поповскій, и крестьянскій учились въ одни и тѣ же годы одному и тому же по по однѣмъ и тѣмъ же книгамъ, часто у однихъ тѣхъ же учителей, и достигали въ школьномъ образованіи прибли­зительно одного и того же — умѣнья читать и писать. Точно также и княжескій сынъ, и поповичъ, и крестьянский сынъ могли сами, каждый отдѣльно, набираться учености, изучая книги[79].

      Это равенство образованія, соединявшее всѣ сословія допетровской Руси въ одно цѣлое, будучи нарушено впервые въ концѣ XVII вѣка, соdсѢмъ исчезло въ XVIII в.

      Духовенство къ половинѣ XVIII вѣка укрѣпило за собою одну новую школу, «бурсу», цѣликомъ перенесен­ную въ Москву изъ юго-западной Руси, со всѣми ея по­рядками[80], со всею ея жестокостью[81]. Его образованность возросла если не количественно, то качественно.

      Высшее свѣтское сословіе (а отчасти и среднее—чиновничество) около того же времени пошло въ другую новую, прямо изъ западной Европы перенесенную къ намъ школу, то общеобразовательную, то спеціальную. Его образованность возросла и количественно, и качественно.

      Лишь одно низшее свѣтское сословіе (особенно крестьянство), благодаря петровской реформѣ, проиграло. Оно должно было остаться при старыхъ училищахъ и продолжать учиться по часослову и псалтыри у дьяконовъ и дьячковъ. Но число этихъ училищъ стало постепенно сокращаться, какъ потому, что стала уменьшаться ихъ доходность (наиболѣе богатые ученики перестали посту­пать въ нихъ), такъ и потому, что правительство съ угрозами начало требовать отъ учителей, чтобы они обу­чали по новымъ, едва ли нравившимся имъ учебникамъ (въ родѣ «Перваго ученія отрокомъ»). А сокращеніе числа училищъ, въ связи съ усиленіемъ крѣпостнаго права, вѣроятно, повело къ нѣкоторому уменьшенію числа грамотныхъ въ низшемъ сословіи; т. е. образованность послѣдняго, не возвысившись качественно, понизилась количественно.

_____________________

[1] Мы будемъ пользоваться главньшъ образомъ 1) рукоприкладствами на разнаго рода документахъ и 2) житіями святыхъ ХV—XVII вѣковъ. 3) Относительно рукоприкладствъ замѣтимъ, что они изданы пока въ очень ограниченномъ количествѣ (въ нѣкоторыхъ изданіяхъ, даже въ новѣйшіхъ „Актахъ Московскаго Государства», рукоприкладства опущены); от­носигельно данныхъ житій,—что вопросъ объ ихъ достовѣрности для насъ не имѣетъ важнаго значенія: они достаточно цѣнны сами по себѣ, потому что выражаютъ взгляды авторовъ житій

[2] Эти жалобы показываютъ лишь то, что положеніе низшаго духо­венства въ XV—XVII вѣкахъ было вообще непривлекательно к что лучшіе грамотеи, даже изъ поповскихъ дѣтей, уклонялись отъ священ­ничества. Сравни слова Аврамія Палицына (нач. XVII вѣка): „Чинъ убо церковный, иже разумъ имущеи, не восхотѣша по отцѣхъ служити олтарю Господню, но бывающе судіи и книгочія земстіи; невѣжда же и не наученіи, тіи церковное правленіе воспріемляху (Русск. Историч. Библіотека, XIII, 488).

[3] Мы имѣемъ книги, написанныя въ селахъ и деревняхъ, начиная съ начала XV вѣка. Такъ, Тріодь постная (Арх. М. Ин. Д., пергаменная), написанная въ селѣ Петровскомъ (близь Вологды), относится къ1410 году; Евангеліе Публ. Библ. (Q. I. 21), написанное въ селѣ Новомъ (близь Вязьмы),—къ 1527 году. До XV вѣка книги писались, сколько мы знаемъ, лишь въ большихъ городахъ и монастыряхъ. Интересный фактъ: въ сборникахъ XV—XVII вѣковъ очень часто встрѣчаются статьи о пользѣ чтенія книгъ, приписываемыя разнымъ святымъ отцамъ; а въ Прописяхъ попа Тихона (первой четверти XVII вѣка) мы читаемъ такой диѳирамбъ „книжной премудрости“: она „подобна есть солнечной свѣтлости, но и солнечную свѣтлость мрачный облакъ закрываетъ, киижныя ж е премудрости не м ож етъ ни вся тварь сокрыти“ (Русск. Мысль 1890 г. № 2, стр. 150, ст. Лѣскова).

[4] Мы должны имѣть въ виду: 1) многіе грамотные, не желая выдѣляться изъ массы, могли довѣрять расписываться за себя на документахъ, вмѣстѣ съ неграмотными,—священникамъ; 2) многіе, хорошо умѣвшіе читать, могли плохо писать или совсѣмъ не умѣть писать; 3) нѣкоторые (особенно старики), умѣвшіе писать, могли не подписываться по слабости зрѣнія. Сверхъ того, могли быть разный случайности, вслѣдствіе которыхъ на документахъ мы не находимъ подписей несомнѣнно грамотныхъ людей. Такъ, на одномъ документѣ 1613 г. (Доп. къ А. И. II, № 9), на которомъ должна была быті подпись кн. Кропоткина, ея нѣтъ, а на другомъ (тамъ же, № 4) она есть. Вообще мы должны по­мнить, что собственноручная подпись въ древней Руси не имѣла того значенія, какое она имѣеть теперь у насъ. Но также должно имѣть въ виду, что въ свидѣтели разнаго рода, для подписанія документовъ, при­глашались по преимуществу грамотные.

[5] Показаніе 83 псковскихъ поповъ и дьяконовъ подписано только 62 изъ нихъ. Но о безграмотствѣ кого-либо изъ не подписавшихся не упоминается (дѣло о князѣ Пожарскомъ 1631 года). Чтенія Общ. ист. и др. 1870 г., книга 1. Даже апокрифическая церковныя правила ставятъ непремѣннымъ условіемъ для полученія священства—грамотность: „аще кто научится грамотѣ, а будетъ души не погубилъ… будетъ попъ“ (Голубинскій, Исторія р. церкви, I, 516).

[6] Доп. къ Акт. Ист. II, № 71; X, стр. 202. Большая часть ви- дѣнныхъ нами подписей священниковъ свидѣтельствуетъ, что писаніе было для нихъ обычнымъ дѣломъ. Лишь немногія подписи священниковъ (исключительно сельскихъ) сдѣланы неопытною рукою.

[7] А. Ист. I, № 212. Кирилловъ монастырь въ XV—ХVІІ вѣкахъ принадлежалъ къ числу монастырей богатыхъ грамотными монахами (вмѣстѣ съ Сергіевымъ, Іосифовымъ и Соловецкимъ). На это указываетъ, между прочимъ, его огромная библіотека, книги которой написаны по­чти исключительно мѣстными писцами монахами.

[8] Въ томъ числѣ одного дьякона, будильника, трехъ крылошанъ.

[9] А. Юр. №№ 64, 68. Сравни слова новгородскаго митрополита Афеонія (въ половинѣ XVII вѣка) о монастыряхъ своей епархіи: „во всѣхъ монастыряхъ добрые старцы перевелись, а которые есть, и тѣ бражничаютъ, а грамотѣ не умѣютъ“ (Прав. Собесѣдникъ 1862 года № 2, стр. 169).

[10] Отсутствіе упоминанія въ житіи святаго о томъ, что онъ былъ обученъ грамотѣ, не есть доказательство того, что святой былъ неграмотенъ. Въ житіяхъ свв. Григорія Пельшемскаго (XV вѣкъ) и Корнилія Комельскаго (XV—XVI в.) не говорится объ обученіи ихъ грамотѣ, но о первомъ мы читаемъ, что онъ „книги чтяше», а о второмъ, что онъ „книги писаше въ церковь». Должно замѣтить, что біографы XVI— XVII вѣковъ нисколько не затруднялись отмѣчать безграмотство. Такъ, Дружина Осорьинъ упомянулъ, что его мать, Іуліанія Лазаревская (XVI вѣка), была неграмотна. Сравни въ житіи св. Симона Юрьевецкаго (юродиваго): „сіе… утаися отъ насъ еже о ученіи… книгамъ. Сему убо навыкновенія имяше ли, или отъ Духа Святаго просвѣтися во благій спасенія путь безкнижнымъ» (Погод. № 757).

[11] А. Арх. Эксп. I, 164.

[12] А. Юридич. №№ 147, 263, 264, 79.

[13] Акты Федотова-Чеховскаго, I, стр. 38.

[14] А. А. Э. I, стр. 311.

[15] Доп. къ А. И. II, № 9.

[16] Чтенія Общ. Ист. и др. 1870 г., кн. I (дѣло Пожарскаго).

[17] А. А. Э. II, № 7.

[18] Уложеніе царя Алексѣя Михайловича требуетъ отъ должностныхъ лицъ (воеводъ и т. п.) въ извѣстныхъ случаяхъ рукоприкладствъ.

[19] Доп. къ А. И. II, № 56.

[20] А. Ф.-Ч. I, стр. 393.

[21] А. А. Э. IV, № 13.

[22] Житіе Елеазара (Прав. Собес. 1862 г. № 1); житіе Никандра (Синод. № 620). Св. Дмитрій Прилуцкій (XIV в.), изъ торговыхъ людей г. Переславля, также былъ въ дѣтствѣ обученъ грамотѣ (Унд. № 302).

[23] А. А. Э. I, стр. 282. Сравни тамъ же стр. 169.

[24] Тамъ же, II, стр. 118.

[25] А. Юр., №№ 303, 282, 304, 64 (два док.), 304, 326, 307.

[26] Тамъ же,№№ 296, 27, 280.

[27] Тамъ же, №№ 304, 323.

[28] Тамъ же №№ 309; А. Калачова, № 8.

[29] А. А. Э. I. 311.

[30] Доп. къ А. И. VI. № 39.

[31] Чтенія Общ. ист. и др. 1870 г., кн. I (дѣло Пожарскаго).

[32] Погод. № 1549.

[33] А. Юр., №№ 278, 298; А. Ф.-Ч. I, № 92; Доп. къ А. И. II, № 65; А. Калач., № 7.

[34] Они выступали и въ литературѣ. Составитель Тверской лѣтописи, современникъ Ивана Грознаго, былъ „отъ веси ростовскихъ областей».

[35] Чтенія Общ. ист. и др. 1870 г., кн. I (дѣло Пожарскаго).

[36] А. Юр., №№ 284, 305.

[37] Доп. къ А. Ист. II, № 71; VII, № 3; X, схр. 202.

[38] А. Юр., № 365.

[39] Архіепископъ Геннадій ищетъ священниковъ не просто „грамотѣ гораздыхъ», а знающихъ „силу“ въ божественномъ писаніи и „церковный порядокъ». У Еразма въ Словѣ о Троицѣ (XVI вѣка): „не се есть книжная писанія умѣти, еже токмо о словесѣхъ прочитанія поспѣшати“ (Поповъ, Библіографическіе Матеріалы, XIV).

[40] Житіе Зосимы Соловецкаго; житіе свв. Іоанна и Логина Яренскихъ (Погод. № 728) и др.

[41] Рѣчь Арсенія Глухаго (Синод. № 416, л. 328).

[42] Житіе св. Зосимы Соловецкаго.

[43] Авторъ житія св. Михаила Клопскаго.

[44] Слово Еразма о Троицѣ (Поповъ, Библіографическіе Мат.). Должно замѣтить, что у насъ съ конца XV вѣка цѣнили не только богословское образованіе, но и знакомство съ иностранными языками и съ внѣшними науками. Въ одномъ изъ списковъ Геннадіевой библіи о доминиканцѣ Веніаминѣ (переводившемъ для Геннадія библейскія книги съ латинскаго) замѣчено, что онъ былъ „вѣдущимъ» латинскій языкъ и грамматику, а отчасти греческій языкъ и фряжскій (Горскій-Невоструевъ, Описаніе рукописей Моск. Синод. Б-ки, I, 128). Въ житіи Максима Грека мы читаемъ ему такую похвалу: „бѣ вельми хитръ еллинскому и словенскому наказанію и латин­скому и отъ внѣшнихъ ученій ничтоже утаися отъ него». Въ Троицкой лаврѣ нашлись монахи, пожелавшіе научиться у Максима греческому языку; а у нихъ въ свою очередь нашлись ученики. Такимъ образомъ въ этомъ монастырѣ до половины XVII вѣка не переводились монахи, знавшіе погречески (Арсеній Глухой, Арсеній Сухановъ).

[45] Въ XVI вѣкѣ, какъ свидѣтельствуетъ извѣстный игуменъ Артемій (въ посланіи къ царю), уже оказывалось нужнымъ удерживать лю­бителей отъ чтенія „книгъ многихъ“.

[46] Авторъ житія св. Антонія Сійскаго.

[47] Авторъ повѣсти объ иконѣ преср. Богородицы въ Выдропускѣ. Этого Токмакова, Юрія, не слѣдуетъ смѣшивать съ Токмаковымъ Иваномъ, который, какъ видно изъ дѣла о Берсенѣ (1525 года), былъ обычнымъ гостемъ у Максима Грека и любилъ говорить съ нимъ „книгами“ и „спираться о книжномъ“.

[48] Авторъ житія Іуліаніи Лазаревской.

[49] Названіе „училище“ употреблено Геннадіемъ и отцами Стоглаваго собора; сверхъ того, оно находится въ житіяхъ свв. Антонія Сійскаго (крестьянина) и Филиппа митрополита (боярскаго рода).

[50] Золотымъ вѣкомъ, когда въ Москвѣ и Новгородѣ были „многія училища“, для отцовъ Стоглаваго собора былъ, безъ сомнѣнія, именно XV вѣкъ.

[51] Не лишнее отмѣтить, что Стоглавъ говорить объ открытіи училищъ лишь городскимъ духовенствомъ. Достоинство и способности духовенства сельскаго для отцовъ собора въ данномъ случаѣ, очевидно, были подъ сомнѣніемъ

[52] А. А. Э. III, № 184.

[53] На вопросъ: „кыми винами ити чернцу изъ монастыря“, въ XV вѣкѣ отвѣчали: „игуменъ—еретикъ или блудникъ, жены приходятъ въ монастырь, отрочата приходятъ въ обитель (Кирилло-Бѣлоз. Сборникъ 1492 г. Спб. Дух. Ак. № 11—1088, л. 243). Смотри также Прав. Собесѣдникъ 1862 г. № 2, стр. 167. Замѣчательно выраженіе: не пускать мальчиковъ въ монастыри, „хотя бы они шли для обученія грамотѣ“. Очевидно, учителя монахи бывали. Такъ, св. Іосифъ Володкій былъ отданъ „на ученіе грамотѣ“ къ „старцу“ въ монастырь (житіе составл. Саввою). Игуменъ одного новгородскаго монастыря, написавшій въ 1438 г. мѣсячную минею, обратился къ читателямъ съ обычною просьбою о прощеніи съ такимъ прибавленіемъ: „аще гдѣ буду описался или съ другомъ глаголя, или дѣти уча“ (Купріяновъ, Обозрѣніе пергам. рукописей Соф. библ., № 41).

[54] Св. Мартиніанъ Бѣлозерскій (самое начало XV вѣка), поступившій въ Кирилловъ монастырь ребенкомъ, былъ отданъ игуменомъ для обученія грамотѣ „мірскому дьяку“, котораго дѣло „бѣяше книги писати и учити ученики грамотныя хитрости“ (Погод. № 739; „Лѣтопись занятій Археограф. Комиссіи“, вып. 1). Св. Александръ Ошевенскій (XV вѣкъ), поступивъ въ тотъ же Кирилловъ монастырь уже грамотнымъ, былъ отданъ игуменомъ для лучшаго „наказанія“ „къ дьяку нѣкоему разумну и искусну“ (Синод. № 413). Кажется, на обычай обучать грамотѣ молодыхъ монаховъ указываютъ слова житія св. Іоанна Суздальскаго: „грамотѣ ученіе его (святаго) како бѣ, или коликими лѣты воз­раста его тогда, егда во образъ иноческій вниде, не обрѣтено нами“ (Унд. № 318).

[55] Конечно, свѣтскіе люди, не занимавшіеся обученіемъ грамотѣ какъ промысломъ, въ единичныхъ случаяхъ также являлись въ роли учи­телей. Такъ, св. Козма Яхренскій былъ обученъ своимъ „господиномъ“; Ив. Нагой завѣщалъ обучить своихъ дѣтей своему холопу (Соловьевъ, Ист. Р., VІП).

[56] Унд. № 385.

[57] Этотъ списокъ изданъ Троицкою Сергіевою лаврою въ 1853 году (литограф.). Миніатюра на л. 37. По житію преп. Сергія (XIV вѣкъ), вмѣстѣ со святымъ учились его братья и „дружина“.

[58] Публ. Б. Q. I. 365, л. 270.

[59] Публ. Б. XVII. 42. Тотъ же возрастъ указывается въ житіяхъ святыхъ XIV вѣка—Пахомія Сыпановскаго (Синод, непереплет. сборн. № 6) и митрополита Петра. Царь Алексѣй Михайловичъ началъ учить азбуку также на 7-мъ году (въ 1635 г.).

[60] Св. Игнатій Вологодскій (нач. XVI вѣка) сталъ учиться, когда „въ разумъ пріиде“; архимандритъ Діонисій—когда „исполнишася лѣта младенческая“; св. Александръ Ошевенскій—когда „времени ученія достиже“, и т. п. Петръ Великій началъ учиться грамотѣ, не имѣя даже полныхъ 5 лѣтъ.

[61] Св. Стефанъ Пермскій, по его житію, выучился грамотѣ даже „яко до года (XIV вѣкъ). Царь Алексѣй Михайловичу начавъ на 7-мъ году учить азбуку, отъ нея перешелъ къ часослову, потомъ, черезъ пять мѣсяцевъ,—къ псалтыри, потомъ, черезъ три мѣсяца, — къ апостольскимъ Дѣяніямъ; на 8-мъ году онъ сталъ учиться писать и пѣть.

[62] Конечно, успѣхи учениковъ много зависѣли отъ качества учителей.

[63] Объ Варлаамѣ Хутынскомъ (XII в.) мы читаемъ, что онъ „воспитанъ бысть въ добрѣ наказаньѣ и грамотѣ извыче и книгы вся и псаломская толкованія навыче“ (Прологъ 1356 г. Тип. Библ., 66 об.). Въ житіи св. Аѳанасія Высоцкаго (ХIV в.), написанномъ въ XVII в., гово­рится, что угодника „обучиша святаго писанія чтенію, псалмовъ пѣнія и благочестія христіанскаго“ (Унд. № 288, л. 88).

[64] „Подобаетъ убо вамъ, учителіе, вѣдѣти, како вамъ младыхъ дѣтей учити божественнымъ писменемъ. Первое убо въ началѣ буквамъ, сирѣчь азбуцѣ, потомъ же часовники и псалтыри и прочія божественныя книги, и паче же убо всего—еже бы вамъ наказати и изучити ученикомъ азбука“ (Синод. № 850, XVII в., л. 527). „Издревле россійскимъ дѣтеводцемъ и учителемъ обычай бѣ и есть учити дѣти малыя въ началѣ азбуцѣ, потомъ часословцу и псалтыри, таже писати; по сихъ же нѣцыи преподаютъ и чтеніе апостола“ (предисловіе къ грамматикѣ Мелетія Смотрицкаго въ изданіи 1721 года).

[65] Унд. № 299.

[66] Голубцовъ, Пренія о вѣрѣ, вызванныя дѣломъ королевича Вольдемара, стр. 362. Не слѣдуетъ забывать дороговизны книгъ въ XVII в.

[67] Похвала Максима грамматикѣ—при первомъ московскомъ изданіи грамматики Смотрицкаго. Въ рукописи Синодальной Библіотеки № 850 (XVII вѣка) мы читаемъ: „нѣсть никому же возможно право писать, аще кто не вѣсть грамматичнаго устроенія, ниже родовъ, ниже чиселъ, ни­же падежей, ниже временъ, ниже склоненій, ниже окончательныхъ буквъ по родамъ во всѣхъ падежѣхъ, боле же въ притяжательныхъ именѣхъ, яко же глаголетъ старецъ Селиванъ, ученикъ Максима Грека, преподобнаго старца“ (листъ 534). Первое упоминаніе о грамматикѣ, какъ о важной наукѣ, какъ мы уже видѣли, принадлежитъ нензвѣстному со­временнику Геннадія Новгородскаго.

[68] Азбуковникъ конца XVI вѣка (временъ царя Ѳедора Ивановича), Софійск. № 318 (Извѣст. Ак. Н., IV, стр. 257). Другое произведете грамматическаго содержанія, переведенное съ греческаго, повидимому, въ XVI в., было у насъ мало извѣстно (извлеченія изъ него у Лопарева, Описаніе рукописей Общ. Любителей др. письм., I, 330—332). „Лаодикійское посланіе“, переведенное дьякомъ Ѳед. Курицынымъ и посвя­щенное буквамъ, хотя нерЬдко въ рукописяхъ XVI и XVII вѣковъ („Славяно-русскія рукописи Ундольскаго“, стр. 83; Лопаревъ, Опис., I, 332; Синод. Сборникъ № 443; Кир.-Бѣлоз. Сборникъ № 21—1098), но едва ли могло быть изучаемо въ школахъ

[69] По сочиненію „препростаго Евдокима, во иноцѣхъ Евѳимія“ (изданному недавно проф. Петровскимъ) и его передѣлкамъ. Это сочиненіе (кажется, южнославянскаго происхожденія), несомнѣнно, было у насъ извѣстно въ XVI вѣкѣ (оно въ выше указанномъ Софійскомъ Азбуковникѣ), но въ это время еще не пользовалось большимъ авторитетомъ. Примѣненія его правилъ не замѣчается въ печатныхъ книгахъ раньше Апостола 1644 года (здѣсь они приписываются „древнимъ вѣдущимъ доброписцамъ“).

[70] Сказаніе о письменахъ мниха Храбра, сказаніе о составленіи св. Кирилломъ Философомъ азбуки и т. п. Въ Кирилло-Бѣлозерскомъ Сборникѣ (конца XVI вѣка) № 21—1098, при сказаніи о составленіи Кирилломъ аз­буки, на полѣ приписано: „въ разумъ дѣтемъ учащимся буквамъ“ (л. 340).

[71] А. А. Э. III, № 329.

[72] Псалтырь Ундольскаго № 53 (изъ нея таблица въ „Славян.-русскихъ рукописяхъ Ундольскаго“, стр. 84); выше означенный Кир.-Бѣлоз. Сборникъ (л. 394 об.).

[73] Игуменъ Кириллова монастыря послалъ молодого монаха, уже нѣсколько грамотнаго, къ „дьяку нѣкоему, разумну и искусну, да накажетъ его добрѣ божественнымъ писаніемъ и преданіемъ св. отецъ“ (Синод. № 413). Для насъ неясенъ смыслъ словъ житія св. Даніила Переславскаго (XVI вѣкъ): „егда изучися грамотѣ, вданъ бываетъ въ наказаніе благихъ обычаевъ… игумену“ (Унд. № 301).

[74] Предисловіе къ грамматикѣ Мелетія Смотрицкаго въ изд. 1721 года. Вятскій священникъ, авторъ „Статира“, изъ „навозогребовъ“, какъ онъ выражается (т. е. изъ крестьянъ), говоритъ о себѣ, что о грамматикѣ онъ не слыхалъ, какъ ей учатся, а смотря въ нее, считалъ ее ино­язычною (конецъ XVII вѣка).

[75] А. А. Э., III, № 329.

[76] Космографія, изд. Обществомъ Люб. древн. письменности, № XXI— LVІІ—LXVІІІ, стр. 270.

[77] Бужинскій въ посвященіи Петру перевода „Ѳеатрона“, Стратемана (1720 года).

[78] Когда св. Мартиніанъ Бѣлозерскій пересталъ учиться у учителя. ему было повелѣно св. Кирилломъ „книгамъ поучатися“ (Погод. 739).

[79] Крестьяне и посадскіе изъ болѣе ученыхъ обыкновенно дѣлались священниками или монахами. Одинъ изъ видныхъ дѣятелей русской литературы начала XVII вѣка, архимандритъ Діонисій, изъ посадскихъ по своей учености едва ли ниже лучшихъ изъ своихъ современниковъ княжескаго происхожденія, Шаховскаго и Катырева-Ростовскаго.

Новые школьные порядки описываются въ азбуковникахъ конца XVII—начала XVIII вѣка, въ родѣ того, которымъ воспользовался г. Мордовцевъ въ своей статьѣ: „О русскихъ школьныхъ книгахъ XVII вѣка“ (Чтенія Общ. ист. и др. 1861 года). По этимъ порядкамъ никакъ нельзя судить о порядкахъ московскихъ школъ до половины XVII вѣка.

[80] Новые школьные порядки описываются въ азбуковникахъ конца XVII—начала XVIII вѣка, въ родѣ того, которымъ воспользовался г. Мордовцевъ въ своей статьѣ: „О русскихъ школьныхъ книгахъ XVII вѣка“ (Чтенія Общ. ист. и др. 1861 года). По этимъ порядкамъ никакъ нельзя судить о порядкахъ московскихъ школъ до половины XVII вѣка.

[81] Извѣстный диѳирамбъ розгѣ („Розгою Духъ Святый дѣтище бити велитъ“), вмѣстѣ съ другими стихами позднѣйшикъ азбуковниковъ, — переводный. Его польскій оригиналъ печатался въ польскихъ азбукахъ даже въ концѣ 50-хъ и началѣ 60-хъ годовъ нашего столѣтія.

Другой, сходный диѳирамбъ («Хощеши, чадо, благъ разумъ стяжати»), находящійся въ азбукѣ 1679 года, — тоже сомнительной ориги­нальности. Нельзя сомнѣваться, что побои были въ употребленіи въ русскомъ училищѣ съ самаго его появленія: въ житіи преп. Сергія о нихъ упоминается; въ Прописяхъ попа Тихона, первой четверти XVII вѣка, разсказывается: „бысть нѣкій человѣкъ, сынъ у крестьянина, учалъ грамотѣ учитися лѣностно, и мастеръ его учалъ бити плетью, подымая на козелъ…“ (Русская Мысль 1890 г. № 2, стр. 153, ст. Лѣскова). Но мы не имѣемъ права думать, чтобы они были у насъ въ большомъ ходу: ни одно изъ житій святыхъ XV—XVII вѣковъ о нихъ не говорите да кромѣ того, съ приходящими учениками, дѣтьми болѣе или менѣе достаточныхъ родителей, едва ли можно было обращаться такъ, какъ обращались съ бурсаками. Отмѣтимъ приписку въ Толковомъ Евангеліи Ѳеофилакта Болгарскаго XV—XVI в.: „разумейте, учители, учите ни сладко, ни терпко, но въ мѣру“ (Унд. № 20, л. 127 об.).

Рубрики
Архивы
Свежие комментарии

    Село Великое

    виртуальный музей

    info@velikoemuseum.ru

    • Никакая часть материалов этого сайта не может быть использована без ссылки на первоисточник. Для всех интернет-проектов обязательна активная гиперссылка.