Слова «общественная польза» и «благо ближнего» уже явно сделались ходячими словами, употребляемыми без надобности в литературном и разговорном языке и потерявшими всякое доверие. Их повторяют почти все, ими пестрятся беседы почти всех, им почти все как будто бы сочувствуют; но в глубине души каждый очень хорошо знает, что это не более как фразы, что для общественной пользы и для блага ближнего никто ничего не сделает без собственной выгоды, что все эти красноречивые слова почти никогда не переходят в жизненную деятельность и что вся сфера их часто ограничивается гостиной да журнальной статьей. Но как бы ни злоупотребляли этими словами, как бы мало ни осуществляли на деле то, что обыкновенно выражают ими, они никогда не потеряют своего глубокого значения и никогда лица, действительно служащие обществу без своекорыстных целей, не забудутся и не потеряются в толпе тех, которые живут на счет общества и ближнего, но напротив, рано или поздно их имя займет то почетное место в ряду общественных деятелей, которого оно достойно. Мало таких лиц, — часто проходит целая жизнь их, не будучи замечена или оценена как следует современниками; но, как бы ни равнодушно было общество к своему благу, оно почтит наконец должным уважением того, который для него трудился от чистого сердца и с истинной любовью. Мало того, чем меньше таких деятелей, тем выше они становятся в общественном мнении и тем благодарнее память о них.

          Таким деятелем был Ефим Степанович Карнович. В высшей степени скромный, трудолюбивый и преданный обществу, в котором жил, он принадлежал к тем личностям, которые без шума проходят свое земное поприще и не выдаются из толпы блеском своей деятельности, но когда кончат свой жизненный путь, то оставляют после себя такое имя, какому многие позавидовали бы и из тех, которые всю свою жизнь хлопочут об известности. Однако ж, биографу лиц, подобных Карновичу, трудно описывать: они так тихо и незаметно трудятся, так мало заботятся о том, чтобы выставиться чем нибудь, так обыкновенно живут, если можно так выразиться, что не соберешь достаточно данных, которые бы вполне характеризовали их, как людей, и оценку их большею частию приходится выводить из немногих, более или менее крупных фактов, ознаменовавших их общественную деятельность. Но эти факты не всегда обнаруживают человека, каков он есть, а в них именно важен человек, поучителен именно их внутренний склад. Общественная деятельность обусловливается различными обстоятельствами, гнетущими иногда самые честные и добрые порывы и намерения; из этих намерений осуществляется часто весьма небольшое число, а деятель, не утомляющийся неудачами, живущий весь для блага ближняго, все таки стоит высоко над толпой, хладнокровной ко всем и ко всему, и все таки заслуживает изучения и другой памяти. В таком случае, гораздо более важны для биографии лица его частная жизнь, частные факты, нежели результаты его трудов на пользу общества; но эти факты собирать чрезвычайно затруднительно, когда жизнь так проста и когда человек так скромен, что в ней и в нем и подозревать нельзя высокого духа любви, оживляющего каждый шаг их. Биографии таких людей составляются мало по малу, сбором разными лицами, их знавшими, разных мелочей, в которых более или менее отражались их убеждения, стремления, надежды и порывы; разом очертить их решительно нет возможности.

          Настоящий очерк есть не более как первый камень для биографии Карновича. Мы имеем мало материалов для него: записка одного из его близких знакомых, Н. И. Розанова; литературные труды его; несколько уцелевших писем к А. П. Заблоцкому, с которым он был всегда в самых дружеских отношениях; несколько данных в делах Департамента Сельского Хозяйства и Ученого Комитета Министерства Государственных Имуществ — вот все, что у нас под рукой для составления нашего очерка. Но мы надеемся, что он вызовет более интересные подробности со стороны лиц, близких Карновичу; мы хотим почтить память этого деятеля, глубоко любившего хозяйство и крестьянина, и, не колеблясь, печатаем те сведения, которые имеем о нем и которые, без сомнения, далеко не удовлетворительны для составления полной биографии этой в высшей степени симпатичной личности.

          Род Карновичей принадлежит к древнейшим у нас. Начало свое он принял в Венгерском королевстве, Карновическом княжестве в Верхней Силезии, в городе Карнове или Карновии, ныне Эгерндорфе. В 1543 году один из предков Карновича вступил в Польскую службу и был пожалован деревнями в Смоленской губернии. Внук его перешел в подданство России вместе с Украйною и служил в малороссийском войске знатным войсковым товарищем, получив в этой должности имение в нынешней Черниговской губернии. Один из внуков этого Карновича, следовательно в пятом колене от Смоленского помещика служил в армии графа Миниха в казацких полках, а потом отправился в Петербург и там поступил на службу в Ораниенбаумский отряд Голштинских войск. Ему посчастливилось обратить на себя внимание Великого Князя Петра Федоровича. От него он был пожалован чином Голштинского генерал-майора и сделан обер-гоф-камер-интендантом. С восшествием Великого Князя на престол, под именем Императора Петра III, Степан Карнович назначен был полковником в Стародубский полк, с чином действительного бригадира, и по этому месту пожалованы ему деревни. Сам он, однако ж, оставался при особе Императора и впоследствии получил от него в потомственное владение Холмецкую волость в Ярославской губернии с 1756 душами. В ней он устроил для себя усадьбу — село Холм-Огарев – и проводил там нередко летнее время, но постоянно жил в Москве. У этого родоначальника ярославских Карновичей было пять сыновей; из них один, Николай, служил советником Ярославского Наместнического Правления и потом предводителем дворянства; другой, Петр, тоже был предводителем дворянства сперва Ростовского, а потом Ярославского уезда и в 1806 году начальником милиции; третий Степан, был отцом Ефима Степановича, про которого мы пишем. У Ефима Степановича было два брата, Гавриил и Степан, умерший в молодых годах Полковником Артиллерии.

          Ефим Степанович Карнович родился в 1793 году. Восьми лет его отдали учиться на полупансион к А. А. Прокоповичу-Антонскому, в университетский благородный пансион; но чрез три года он был взят оттуда обратно к родным и дома продолжал ученье около двух лет, а потом снова вступил в тот же пансион и, находясь в нем, выдержал экзамен в Московском университете на степень студента. В этом звании он провел около года в Москве, за тем отправился в Петербург, там вступил на службу и служил с 1811 по 1817 год, сперва под начальством Магницкого в Коммиссии, учрежденной при Военном Министерстве составления военных законов, откуда, по закрытии Коммиссии, перемещен в Инспекторский Департамент, а после того служил под начальством Федора Петровича Опочинина, в Департаменте Разных Податей и Сборов Министерства Финансов. И природа, и образование дали Карновичу все для служебных успехов: кроме того он пользовался особенным расположением в семействе Опочинина, которое сохранил до конца жизни. Канцелярская деятельность не удовлетворяла его; он чувствовал призвание к иным занятиям; положительная натура Карновича не уживалась с формализмом канцелярского делопроизводства. В силу таких наклонностей, лет через шесть, он оставил Петербург и перешел на службу в Ярославское Губернское Правление, имея главнейшим образом в виду возможность помогать своему отцу в хозяйстве на участке, населенном 100 душами, доставшемся на долю последнего из пожалованного деду имения — села «Пятницкая-Гора». Отец Карновича жил один после смерти своей жены, в 1812 году, из рода Самариных (Ярославских), известной тем, что она с особенной любовью занималась льняным и полотняным делом. Дом Карновичей отличался радушием и гостеприимством; но что касается хозяйства, то оно шло в их имении просто, без затей, по издавна заведенному порядку, так что двум распорядителям в нем не чего было делать. По смерти отца, Карнович женился на Бестужевой (Симбирской губернии) и перешел на службу в Межевую Канцелярию в Москву, откуда только летом наезжал в свое имение. Пребывание в Москве в это время много содействовало развитию в Карновиче врожденной склонности к сельскохозяйственным занятиям. Там уже действовало Московское Общество сельского хозяйства. Правителем дел в Обществе был С. А. Маслов, с которым Карнович познакомился в доме Прокоповича-Антонского и потом вошел в близкие отношения. В бытность в Москве, Карнович принял участие в переводе сочинений Теэра, впоследствии изданных Обществом. Это занятие ближе познакомило Карновича с наукой хозяйства и с тех пор он сделался искренним поборником сельскохозяйственной деятельности. Очень может быть, что эта наклонность заставляла его бросить коронную службу и переселиться на постоянное жительство в деревню, где он вполне уже предался хозяйству. Впрочем, он, по выбору дворян, принял должность уездного предводителя дворянства выслужил на ней полный срок 1830 — 1833, получив в этой должности орден Св. Анны 3-й степени и вышел в отставку в чине коллежского асессора. Кроме того он имел орденские знаки Св. Владимира 4-й и Св. Анны 2-й степени, полученные за частную деятельность по сельскому хозяйству. Сверх того в 1839 году он получил брилиантовый перстень за труды по льноводству и не однократно ему было объявляемо Высочайшее благоволение. Он был членом Московского и Ярославского обществ и членом-корреспондентом Ученого Комитета Министерства Государственных Имуществ.

          Ярославская Губерния издавна славилась своею торговлею, промыслами и смышленостью своего населения, но хозяйством она нисколько не отличалась от других губерний: в нем господствовало то же рутинное направление, как и везде. Правда, около 1806 года, там явились образцы улучшенного хозяйства: Самарин, дядя Карновича, и Сабанеев ввели у себя четырехпольную систему с клевером; но тем и кончилось дело усовершенствований, — подражателей им из помещиков не нашлось. Помещичье сословие в Ярославской губернии состоит преимущественно из мелких землевладельцев, которые, по недостатку ли надлежащего образования, или по скудности средств, предпочли свой прежний порядок нововведению, хотя и очень не хитрому.

          Поселивщись в Пятницкой-Горе, Карнович начал свое хозяйничанье с опытов введения плодопеременных севооборотов — одного на суглинистом, другого на супесчаном и третьего на песчаном грунтах, на последнем выгонного голштинского. В то же время он занялся разведением картофеля, но особенное внимание обратил на льняную и полотняную промышленность. Возделывание льна и выделка полотен издавна составляли главное занятие и помещиков и крестьян ярославских; средоточием этого промысла было известное село Великое, имение гг. Яковлевых, отстоявшее от Пятницкой-Горы всего на две версты, по малоземелью ничем другим не промышлявшее кроме тканья тонких полотен. Около 1800 года начали в помещичьих усадьбах появляться небольшие ткацкие заведения для пятичетвертного полотна и почти в то же время входить в употребление самопрялки с колесом. Около 1822 года, с обложением иностранного полотна высокой пошлиной, крестьянки стали перенимать из помещичьих усадеб пряденье на самопрялках, а крестьяне тканье на широких ткацких станках. С тех пор полотняная промышленность постоянно развивалась, так что и понижение на сухопутной границе ввозных пошлин, в 1842 году, на иностранные полотна не могло поколебать ее ¹. Таким образом Карнович застал в Ярославской губернии льняное дело повсюду распространенным, в виде обычного домашнего промысла; но он скоро заметил несовершенство местных способов обделки льна и приготовления полотен, а между тем машинное производство за границей готовило сильное соперничество, с которым трудно было бы бороться, без введения у себя усовершенствований. Поэтому, собрав достаточно данных, Карнович отправился в Москву, для совета с Прокоповичем-Антонским, как хозяином и членом Московского Общества об испрошении от Правительства денежного пособия на устройство в Пятницкой-Горе образцового заведении для беления полотен, которое особенно дурно шло в нашем полотняном производстве. Записки свои по этому предмету он отдал тогда С. А. Маслову, при содействии которого они были напечатаны в журнале Общества и разосланы в отдельных брошюрках к Министрам, из коих Министр Финансов отправил экземпляр к Начальнику Ярославской губернии, выразив при этом мнение, что было бы весьма полезно распространить брошюру между ярославскими хозяевами. Между тем Карнович лишился жены и отчасти для развлечения себя, отчасти из любознательности решился ехать за границу. Снабженный рекомендательными письмами от Общества, он тщательно вникнул в положение иностранного хозяйства и особенно изучил льняное дело. Все, что только было замечательного для применения к России, было указано в напечатанных об этом путешествии записках. По возвращении из за границы он приступил, с новым запасом знания и опыта, к введению в своем имении образцового льноводства. Граф Канкрин, узнавший о хозяйстве Карновича чрез барона А.К. Мейендорфа, видевшего его имение, с своею обычною готовностью содействовать развитию нашей промышленности, испросил Высочайшее разрешение о ссуде Карновичу, на устройство образцового заведения, 30,000 руб. ассигнациями на 12 лет, с двумя годами льготы и уплатою денег в остальные 10 лет по 3 тысячи руб. ассигнациями в год. На эти деньги было начато дело. Из Лифляндского имения барона Мейендорфа взят был окончивший там условный срок льновод фламандец, для заведения в Пятницкой-Горе льноводства по фламандскому способу, и с ним приглашены его жена и дочь для обучения крестьянок прясть лен по фламандски. В продолжении трех лет в заведении Карновича выучились делу до 70 девочек, присланных к нему помещиками разных губерний. Между тем выписан был из Бельфельда белильщик и один апретер; они ввели новые способы беленья холста и между прочим химическое. Впоследствии Карнович составил даже товарищество для беленья по новым способам скупленного суровьем полотна. Предприятию этому в 1841 году, когда тариф был понижен, грозило расстройство, но и здесь граф Канкрин поддержал Карновича, исходатайствовав разрешение о сложении из 30,000 долга 10,000 рублей ассигнациями, с тем, чтобы уплата остальных 20,000 ограничивалась 2 тысячами в год.

          Таким образом Карнович постоянно и неусыпно трудился над улучшением хозяйства в течении 30 лет; но было бы ошибочно думать, что он имел в виду только свои интересы: напротив, общественное благо для него было едва ли не первой задачей в его предприятиях. Доказательством этого служит то, что все, что он вводил у себя, он всеми мерами старался распространить у других. Этому старанию и настойчивости следует, без сомнения, приписать то, что его начинания не оставались так бесплодными для хозяев, как напр. начинания Самарина, Сабанеева и многих других, обыкновенно довольствующихся уже тем, что у них заведено кое-что новое, отличное от обыкновенного хозяйства. С этою целью — втянуть, так сказать, хозяев на путь усовершенствований, Карнович хлопотал всеми силами об учреждении Ярославского Общества сельского хозяйства, наконец добился этого и в течении первых 6 лет был его секретарем. С таким же точно рвением он заботился об учреждении школы прядения в Толчковской слободе, настаивая на распространении таких школ, и об устройстве выставок льняных и полотняных в селе Великом, ежегодно теперь бывающих в сентябре и декабре месяцах. Возвысить льняную промышленность было его всегдашней заботой и здесь он не жалел своих трудов. Конечно, результаты этих трудов далеко не соответствуют их количеству; тем не менее он много сделал для своего любимого промысла. Уже одно то, что он познакомил и хозяев, и крестьян с лучшими способами выделки льна и полотен дает ему полное право на благодарность; но он сделал больше: он многие из этих способов ввел у хозяев. Так напр. многие крестьяне усвоили себе способ химического беленья полотен и хотя этот способ применяется большею частию ими небрежно, однако ж он для них уже не заморская диковина, а улучшать его теперь уже гораздо легче, чем было вновь вводить. Иностранная апретура принята, правда, еще далеко не всеми, но она постепенно вводится у ярославских льноводов. Качество великосельских тонких полотен теперь стоит гораздо выше, чем 20 лет тому назад. Льнопрядильные заведения тоже распространились. Во всем этом мы, не задумываясь, говорим, принимала значительное участие деятельность Карновича. Министерства Государственных Имуществ и Финансов вполне ценили его готовность и усердие содействовать общественному делу; зная его опытность, они часто обращались к нему за мнениями и данными и нередко избирали его одним из частных агентов для приведения в исполнение своих мер, отчего он не только никогда не отказывался, но, напротив, с особенным рвением исполнял все поручения. Он участвовал, между прочимь, в изследованиях, произведенных особою комиссиею от первого из сказанных Министерств над льняною и пеньковою промышленностью у нас и за границей, куда был посылаем на казенный счет в 1846 г. и объездил Германию, Бельгию, Францию, Голландию и Великобританию. Кроме того по просьбе Департамента Сельского Хозяйства Карнович производил много опытов по льняному делу. Словом, где бы не представился случай служить общественной пользе, он с радостью принимал на себя занятия, к каким только был способен. Так, путешествуя в 1849 году по южной России, он обращал внимание на средства, которые могли бы возвысить там мануфактурную промышленность и свои предположения по этому предмету представлял в подлежащия ведомства. И это желание развития производительных сил России вытекало у него единственно из любви к ней. Путешествуя за границей, он, конечно, видел много и нового, и любопытного и достойного удивления, а между тем, объезжая Киев, Одессу, Крым, Бердянск, Таганрог и проч., где его ничто не могло поразить, он писал, что это путешествие доставило ему больше удовольствия, чем путешествие по Европе.

          Собственно в сельском хозяйстве деятельность Карновича тоже не осталась без следа. После Самарина и Сабанеева, он, кажется, первый ввел у себя плодосменное хозяйство, восьми-польное и одиннадцати-польное; кроме того он делал опыты и над другими севооборотами. Теперь, спустя 30 лет, плодосменное хозяйство перестало быть новостью; оно существует в имениях гг. Высоцкого, Хомутова, Чернева, Дружинина и других ярославских помещиков. Картофель, при введении которого сыпались на Карновича со стороны крестьян безпрестанные упреки, так что один раз они в неурожае пшеницы обвиняли его именно потому, что с его картофельных полей дул ветер на их пшеницу, распространился повсюду, а у некоторых владельцев, как-то гг. Баггоута, Васильева, Караулова, даже идет на винокурение. Как с картофелем, так свыклись крестьяне и с клевером, не составляющим уже для них ничего странного, как это было прежде. Вообще, эти нововведения, поселившие вначале предубеждение в местном населении, не помешали впоследствии крестьянам искренно полюбить Карновича, этого доброго барина, как они называли его. И надо сказать, он действительно был добр до них и любил их не на словах, а душой. Говоря речь при открытии Ярославского Общества сельского хозяйства, которого Карнович был секретарем, он прежде всего обратил внимание на положение ярославского крестьянина, на недостаток его средств и образования, на необходимость улучшить его хозяйство и усилить домашние промыслы и ремесла, «которые не вредят здоровью и нравственности молодых крестьян, как иногда случается от промыслов на чужой стороне» ². Заботливость о развитии у крестьян образования и нравственности он вполне выказал в своей Пятицкой-Горе. При его доме в этом имении существует школа уже 38 лет. Сначала в ней учились одни мальчики, но лет 10 тому назад стали обучаться и девочки, так что ныне все почти Карновичевы крестьяне и дворовые люди, начиная с 45 летних, — грамотные. Кроме того, вследствие ли осмысленного и умного управления, или по причине того благодушия, с которым Карнович всегда обращался с ними, крестьяне эти отличаются трезвостью, прилежанием в работе и вообще добрым нравом. В записке, из которой мы заимствуем между прочим и это сведение, говорится, что во всю жизнь Карновнча не было примера, чтобы кто нибудь из его крестьян оказался замешанным в каком нибудь безпорядочном деле: ссоре, драке и т. п. Этот факт истинно запечатлен и лучше всякого другого может свидетельствовать о Карновнче. Впрочем есть и другие, обнаруживающие прямо его любовь к народу. Таковы, например, все его действия во время холеры 1830 года, или во время пожара в Великом селе. Крестьяне которого поднесли ему потом в благодарность серебряное блюдо.

          Мы сказали, что настойчивость была одним из свойств Карновича и действительно, предвидя пользу от какого нибудь предприятия, он горячо принимался за него и не остывал, пока не приводил его к концу, или не убеждался окончательно, что препятствий преодолеть нельзя. А препятствий этих встречалось много при всяком, задуманном им для общей пользы деле; они были последствием того равнодушия, которое он встречал и в местных административных властях, и в своих собратьях помещиках. Так, например, в письмах, которые у нас под рукой, он постоянно жалуется на не благорасположение высших сановников губернии к делу учреждения школ, про которые мы сказали выше. «Этим не благорасположением объясняется и то, пишет он в одном письме в 1851 году, что льняное дело более назад, нежели вперед подвигается. Грустно было бы мне разсказывать, как все идет, как мелкие страсти, ничтожное самолюбие, совершенное незнание дела, при желании всем распоряжаться, мешает добрым намерениям Министерства Государственных Имуществ осуществиться, между тем как при досужестве и смышлености здешнего народа, при деятельности капиталистов русских, с какою они стремятся заводить льнопрядильни, так легко и полезно было бы всю промышленность льняную направить хорошенько». Он не называет лиц, которых разумеет в приведенном месте, и вообще избегает подробностей, «почему льняное дело не двигается у нас вперед, почему не пишут о нем в Департамент» (Сельского Хозяйства), и заключает: «спрашивайте (об этом) других, которые могут двинуть дело вперед, но не хотят, а я хочу этого, но не могу». В другом письме, по поводу тех же школ, мы встречаем следующие слова: «на учреждение школы прядения в бедном народонаселении Толчковской слободы теряю всю надежду. Вез всякого пособия здешних жителей, я напросил, выханжил, вымолил у моих приятелей и знакомых свыше 600 руб. сер. и ежегодного взноса по 25 руб. сер. и на З года по 50 четвертей в год картофеля. Ничто не пронимает черствые души гг. А., Б., В. и всю русскую азбуку. Теперь спрашиваю месяцев 6 назад (письмо писано 5 декабря 1851 года): скажите, что делать с суммою 600 руб., и по сих пор не дают ответа. 300 руб. у меня в руках, а 300 руб. имею в руках бумагу, что они выдадутся при учреждении школы. Темно, холодно, невежественно, равнодушно! Но довольно об этом предмете, для которого я бесплодно пожертвовал более года моей деятельности». Ярославское общество, как видно из тех же писем, тоже мало содействовало его усилиям и вообще не удовлетворяло его. «Не хочу возвращаться, пишет он в одном письме, к делу о льноводстве, вверенному Министерством Ярославскому обществу: оно всегда наводит на меня ныне хандру».

          Второе качество Карновича, никогда не оставлявшее его — скромность. Он никогда не старался выставиться, блеснуть, как многие другие, стоящие гораздо ниже его и по уму, и по образованию, и по характеру. Пересылая одну статью свою к А. П. Заблоцкому для напечатания в Журнале Министерства Государственных Имуществ, он пишет: «Одно условие прошу вас принять, — не именовать меня в печатном вашем обозрении; ведь дело в деле, а что за дело до того, кто говорит; сила только в том, что говорит». К этому он прибавляет: «Вам, может быть, странною покажется мое смиренное желание не быть названным в печатной статье, после того, как многократно повторено мое в журналах в числе получивших медали и удостоенных mention honoradle. Как Навуходоносорова статуя, кажется во сне им виденная, состояла из металла и глины, так и я заключаю в себе две отдельные части: человека с европейскими понятиями и человека с понятиями и с образом мыслей чисто мужичьими. Как те и другие уживаются вместе — не знаю, а знаю, что мне как то неловко, когда от моего имени что нибудь напечатано, точно как будто выставляю себя на показ и вместе с тем боюсь критики». А между тем предметы, о которых преимущественно писал Карнович, — льноводство и вообще хозяйство Ярославской губернии, — едва ли кому нибудь были так хорошо известны, как ему, а хозяйство его на столько имело у нас известность своим благоустройством, что он всегда мог рассчитывать на уважение критики к его мнениям, отличающимся и практическим направлением, и стремлением к прогрессу. Еще Гагстгаузен в своем отчете о путешествии по России писал с особенной похвалой о хозяйстве Карновича; с тех пор, т.е. с 1843 года, когда издан этот отчет, с Пятницкой-Горой, которая постоянно улучшалась своим владельцем, успели познакомиться и познакомить других многие всем известные лица, как например барон А. К. Мейендорф, бывшие директоры Департамента Сельского Хозяйства А. И. Левшин и А. П. Заблоцкий, академик и член Ученого Комитета Министерства Государствениых Имуществ П. И. Кеппен и другие хозяева, посетившие в разное время его имение.

          Наконец в Карновиче замечательны еще любознательность и неутомимая деятельность. Избрав своим поприщем сельскую промышленность, он никогда не замыкался в узенький кружок своих личных эгоистических интересов, не переходящих за черту своего хозяйства. Он понимал, в каком застое живет наша сельская экономия, понимал также, какую роль суждено играть в России сельскому хозяйству на ряду с другими родами промышленности и не упускал случая или самому принять участие в возбуждении различных частей местного хозяйства, где видел возможность к этому, или по крайней мере обратить внимание Правительства на тот или другой предмет, заслуживающий каких либо административных мер в видах дальнейшего его развития. Доказательством этого могут служить его путешествия по России, в которых он изучает состояние хозяйства и других промыслов в разных местностях без всяких других целей, кроме любви к делу и к человеку. Многие из его заметок и наблюдений, к сожалению, остались не разработанными. По возвращении из поездки в южную Россию, он писал между прочим, что он по «доброй привычке все достойное замечания записывал, по дурной — все записанное оставлял не разобранным»; не смотря на это однако ж он в тоже время приготовлял записки о стране, окружающей Луганский литейный завод, о табачной промышленности, о возделывании у нас пеньки, предметах, не входящих в круг его деятельности, по изученных им чисто из любознательности и желания принести какую нибудь пользу, чем нибудь содействовать развитию благосостояния в тех местностях, которые он осматривал. Мы уже сказали, что он, вместе с другими членами особо составленной Коммиссии был послан от Министерства Государственных Имуществ за границу для исследования льняной промышленности. По возвращении оттуда, он занялся переводом небольшой немецкой книжки о пеньковой промышленности в Баденском герцогстве и хотя никогда сам не занимался пенькою, но «пристрастился к этому занятию», по его выражению, и с любовью занимался переводом этой книжки, так как она заключает много «любопытного, полезного и нового для наших пеньководов». И таков он был во всяком деле, где видел практическую пользу для развития сельского хозяйства; с горячностью тогда он брался за предмет и преследовал цель до тех пор, пока видел возможность её достижения. Просим здесь заметить слово «практический»; действительно, только практическая польза увлекала его; утопии, которыми так блестят иногда некоторые хозяева, никогда, не прельщали его, может быть, потому что он слишком хорошо знал нашу народность, наш быт, нашу особенную экономию, не похожую на экономию других стран. Но это не мешало ему метко открывать все, что выгодно было бы для нас. Так на пути из Череповского уезда Новгородской губернии в Кадниковский уезд Вологодской, он случайно познакомился с вольнонаемным хозяйством купца Дьячкова и тотчас же оценил все выгоды свободного труда, но не упустил из вида и тех условий, которые необходимы для его применения ³. Заметим, что тогда о свободном труде и речи почти не было и все безусловно исповедывали барщину.

          Что касается его деятельности, то мы, кажется, не ошибемся, если назовем его тружеником, который постоянно был занят. Будучи 56 лет, он писал о своих занятиях: «Вот чем теперь я озабочен и занят до чрезвычайности: сельское хозяйство в двух усадьбах, отдаленных одна от другой на 20 верст; 2 кирпичных завода, на которых испытываю все, что видел и читал о разных способах кирпичеделания; стройка в одной усадьбе; перестройка каменного дома в городе, мною купленного с особою целью; ревизия одного довольно большого имения, моему родственнику принадлежащего в разных уездах; измерение моих лесных дач; составление ревизских сказок по своим и чужим имениям; с дюжину писем, на которые нужно отвечать; наконец хлопоты по устройству прядильной школы в Толчкове. И, слава Богу, здоровье мое не терпит от этих занятий (кроме письменных, однако же, которые мне вовсе не по сердцу); я давно не был в таком хорошем расположении духа, как теперь; а отчего? оттого, что всеми этими занятиями занимаюсь с любовью, оттого что питаю себя уже кажется обманчивою надеждою — вот кончу их и стану жить в покое и проч.» Но натура Карновича была создана не для покоя. В следующем году он писал о себе: «состарился, не могу ни читать, ни писать без очков и чаще прежнего размышляю, что нужно бы мне понемногу приготовляться в путь в малоизвестную страну, а между тем продолжаю заниматься здешними делами, как будто вечно должен жить на земле. Поддерживаюсь однако в моей деятельности мыслию, что доколе я здесь, — должен трудиться, что это мой долг, пока не отзовут отсюда». Здоровье Карновича, однако ж, в самом деле расстроивалось, но он не оставлял занятий, пока мог. Скончался он 18 декабря 1855 года, на 63 году, после продолжительной болезни, и погребен в Пятницкой-Горе, где постоянно жил.

          В заключение сделаем краткий перечень главнейших литературных трудов Карновича. Эти труды ограничивались отдельными статьями, которых он написал довольно много, хотя и не любил письменных занятий, как сам говорил. Перечень наш будет касаться двух журналов, в которых он преимущественно печатал свои статьи, — журнала, издававшегося Московским обществом с. х. и журнала Министерства Государственных Имуществ. В первом упомянем следующие статьи: «Записки из путешествия по Германии» — 1834 г., «Сравнение голштинского хозяйства с трехпольным русским (продолжение записок)» — 1835, «Об улучшении льна и льняных изделий в Ярославской губернии» — 1835, «Мнение об улучшении породы крестьянских лошадей, по поводу вопросов, предложенных об этом предмете от Министерства Государственных Имуществ» — 1841, «О возделывании льна и белении полотен по фламандскому способу, с замечаниями о посеве картофеля» — 1842, «Отчет по Талицкой (в его имении) белильне полотен и вообще по хозяйству за 1842 год» — 1843, «Опыты и наблюдения» — 1844, наконец — „О местности, весьма удобной для заведения фабрик на юге от Москвы» — 1850. В журнале Министерства помещены в разные годы: «Опыты над посевом вашингтоновой пшеницы», «Об открытии Ярославского общества сельского хозяйства», «3амечательное хозяйство купца Дьячкова, в Вологодской губернии», «Хозяйственные опыты и улучшения в Ярославской губернии», «О полотняной промышленности в Ярославской губернии», «Исторический обзор льняной и полотняной промышленности в Ярославской губернии», «Механические льнопрядилыни, устроенные в России», «Меры к поощрению льняной промышленности в Ярославской и смежных с нею Вологодской, Костромской и Владимирской губерниях». Статьи эти напечатаны в следующих томах журнала по порядку: в I, VII, VIII, X, VXIII, XL, XL, XLV. Кроме того в XXVII томе помещена статья, составленная Е.С. Карповнчем и А.П. Заблоцким – «О состоянии льняной промышленности в Великобритании. Не забудем еще, что он принимал участие в составлении изданных Департаментом Сельского Хозяйства: в 1847 году «Исследования о состоянии льняной промышленности в России», в 1848 году «О состоянии льняной промышленности в Германии, Голландии, Бельгии Франции и Великобритании» и в 1852 году «Исследования о состоянии пеньковой промышленности в России»; в последней помещены с замечаниями Карновича «сведения о состоянии пеньковой промышленности в Бадене», про которые мы говорили выше.

          Руководствуясь скудньни материалами, мы, конечно, не могли дать читателям много подробностей о жизни Карновича, но мы утешаем себя мыслию, что наш бледный очерк вызовет других на пополнение его. В особенности желательно было бы собрать данные о его частной жизни и деятельности. Из тех материалов., которые мы имели, Карнович более виден, как общественный деятель: и не задаваясь никакою мыслию, мы преимущественно и сгруппировали эти черты, оставляя другие для других. Разумеется и здесь мы не достигли цели на столько, на сколько желали бы, но, как бы то ни было, и из тех сведений, которые мы представили, читатели, надемся, вынесут убеждение, что Карнович, как общественный деятель, был личностью в высшей степени энергической и гуманной и что он сделал бы гораздо больше, если бы ему пришлось жить и действовать в другое время, при других обстоятельствах, когда повсюду вокруг него не было бы так — повторим его словами — «темно, холодно, невежественно, равнодушно».

¹ Исторический обзор льняной и полотняной промышленности в Ярославской губернии – Карновича. Журнал Министерства Государственных Имуществ, 1851 г., № 7.

² Об открытии Ярославского Общества сельского хозяйства. Речь секретаря Общества Е.С. Карновича. Журнал Министерства Государственных Имуществ, 1843 г. № 2.

³ «Замечательное хозяйство купца Дьячкова в Вологодской губернии» Е.С.Карновича. Журнал Министерства Государственных Имуществ, 1843 г., № 4.