Из Спаскаго поехал я на Малые и Большие Харапуги, и потом в деревню Малые Городищи. В последней, судя по названию, я ожидал найти действительное «городище» – однако ничего подобного не открыл и по разспросам, не только по видимости. Может быть крестьяне ничего удовлетворительного не могли сообщить потому, что еще в недавнее время, после размежевания переселены на это место из другой деревни. Впрочем я положил разведать об этом точнее.

            После этого я перебрался опять на левый берег Корожичны и прибыл в деревню Заручье. Кресты почти на всех воротах!.. Народ смотрел на меня с какою-то дикостию. Когда я подъезжал к одному дому, меня отсылали к другому и т. д. Я даже силою вошел в одну избу, чтобы не на открытом воздухе, под знойными лучами солнца изчислять наличное народонаселение… Образов в избе было мало, но в углу, под посудною лавкою, воткнута была в щель небольшая медная курильница…

            Та же история повторилась в деревне Савинской. Никто не йдет[1] ко мне. Наконец я поймал «водворенного солдата».

            – Как не стыдно тебе, служба, – сказал я, – чай ты ходил и на Турка , и на Полька, а от русского, от православного бежишь словно черт от ладану…

            – Да ведь, В. Вб., как же-съ я-то-и…

            – Чтó как-же? ты-то?..

            – Да ничего-съ –извольте объяснять этот лаконизм!..

            За солдатом явились и другие. Мало-помалу мы поразговорились… Тот же водворенный солдат, пересчитывая жителей, спросил:

            – А вот, В. Вб., не знай как считать еще одного, тоже солдата отставного… он, знаете, так шляется, не живет нигде постоянно…

            – Что же он, нищенствует? Ведь запрещено солдату…

            – Нет, не то чтобы по миру ходит, а так, то в кабак зайдет, то куда-нибудь в помещичью деревню, и живет…

            – Да что же он делает?

            – Да ничего! Так ходит… больно любит калякать, особенно с помещичьими…

            Этот бродяга не апостол ли!.. – дознать его имя.

            Опять бегают от меня, когда я переехал в Дуброву. Я хотел было остановиться именно в том крайнем доме, в котором, по словам Торопова, жил раскольничий поп и помещалась моленная. Однако дом этот был на глухом запоре и поневоле надобно было искать приюта в другом месте. И опять от нескольких домов, куда я было приворачивал, должно было отъезжать: «Да чтó, батюшка, ваша милость, где вот тут? У нас не прибрано…» И опять я почти насильно вошел в избу… А домы почти все закрещены.

            Любопытный услыхал я разговор. Торопов, разнюхивая табак с десятским, спрашивал:

            – А что в том, крайнем-то, доме и доселева моленная?..

            – Нет, старик-то помер, а там топерь сын его образа все пишет, важныя деньги берет…

            – Ну, не-чтó, чай, все купцы, да Юхоцкие заказывают?..

            – А кто их знает, знамо, по знамости… Не-чтó…

            – Вот как Выжиловых-то в острог посадили, так все больше на Заручье ходили молиться-то, – продолжил Десятский.

            – А что, у них там моленная?

            – А Господи их знает, надо-быть так, а и не знай, право-слово… Не-чтó!…

            Не-чтó! Подумал и я.

            И вот эти слухи едва ли не точнейшие после жалоб Шипилевского священника… А все верных доказательств у меня в руках нет!..

            Иногда я думаю: не открыть ли цель свою? Не сказать ли прямо: укажите мне раскольников? Но от такого поступка останавливает меня наказ Надеждина, сохранить все в строжайшей тайне. Решительно недоумеваю, как действовать. И предвижу, что мои сведения, при всей добросовестности собирания их, ничего нового не прибавляют к статистике раскола…

            А между тем я готов с кафедры доказывать, что вот тот мужик в красной рубахе, кривой на левый глаз, выстриженный как-то в два этажа – раскольник… Готов держать большое пари, что вот эта дебелая, румяная девка, одетая в черный с беленькими мелкими крапинками сарафан, с черными платками на шее и голове, из которых последний и повязан иначе нежели на других, – готов спорить что она раскольница…

            Вот пример случайного совпадения полученных мною цифр с возникшим во мне подозрением: в Малых Харапугах крайний дом с крестом… а такие крайние домы с крестами для меня подозрительнее всех. Когда собрались ко мне мужики, и когда я объяснил им свои требования, у них, по обыкновению начались перекоры:

            – Ты начинай!

            – Да нет ты!

            – Нет, – ты!..

            Наскучив этим прениям, я обратился к одному мужику лет под сорок, показавшемуся мне не совсем чистым.

            – Ну, вот ты с краю живешь, вот в том доме, – я указал в окно…

            – Точно так-съ… – ответил он.

            – Ну, братец, и начинай, что у тебя: три мужеска и шесть женска пола? – продолжал я, заглядывая в табель раскольников, полученную от Окружного.

            – Точно так-съ! – отвечал он, смотря на меня изподлобья.

            – Да что того-то считать, – сказали два-три голоса, – ведь он у тебя в Угличе…

            – Да, и в самом деле… – я положил на счетах 2 и 6, размышляя: неужели это именно тот человек, которого показывает Окружной?.. Ну что можно основать на таком факте?..

            Из Дубровы отправился на резиденцию Пристава 1-го стана – деревню Яковлеву графа Апраксина. Станавого не было, он живет постоянно в своей усадьбе, сельце Митрохине, и потому, окончивши свои вычисления в Яковлевой, я переехал в село Рожественское-Масальщину, принадлежащее прежде герцогине Каприоли, урожденной кн. Вяземской[2]. Здесь я остался ночевать. Управляющий этим имением, (гр. Апраксина[3]) старик-слепец, колоссальный малоросс, кавалергард начала нынешнего столетия, бившийся с Хранцузом с 1805 по 1814 год, особенно отличившийся под Хвер-Шампенуазом[4] – Артемий Павлович Ткаченко. Радушный, разговорчивый о Бородине, цесаревиче Константине, и прочем. Он не сообщил мне ничего относительно раскольничества: это его не интересовало…

_________________

[1] Так в ркп.

[2] Анна Александровна Вяземская (1770-1840) – жена итальянского дипломата Антонио Мареска-д’Оннорсо, герцога Серра-де-Каприола.

[3] Степан Федорович Апраксин (1792-1862) – генерал от кавалерии, владелец Апраксина двора в Петербурге.

[4] Сражение при Фер-Шампенуазе 25 марта 1814 г. предшествовало взятию Парижа и окончанию Наполеоновской кампании 1814 г.