12 июля, 10-ть часов веч. Мышкин.

            Разъезды, неудачи в разъездах, приезд в город, почта, отняли время: я не успел записать день за день свои приключения. Впрочем их и не много было.

            Из Карпова я проехал на деревню Грибанову. Здесь, по окончании разспросов, когда я отпустил мужиков, явилась ко мне баба.

            – Батюшка ты мой, я к твоей милости…

            – Что тебе надобно моя милая…

            – Да что, родимый, и она краснела… у меня вот муж пропал, уже десятый год… баба я же не старая всего 28-й год… без мужа жить не хоцца можно, что ль, замуж то мне? Я года два подавала просьбу, нельзя, говорят… правда ли, родимый, а я баба не старая, без мужа жить не ладно… ведь десятый год, ваша милость, все терплю, а я баба ваше ты, не старая…

            Я расспрашивал о том, как пропал ея муж и она рассказала что-то странное: он был в Питере, заболел, поступил в какую-то больницу, да там и пропал из больницы, а не умер и не выздоровел…

            Подобную историю пропажи человека услыхал я в тот же день в деревне Кокошиловой. Оканчивали здесь дела, осмотревши сколь возможно все углы, а в особенности передний и стоящую в нем копию Рафаелевой Мадонны рядом с произведениями суздальских богомазов и медными образами, я завел речь с стариком, сидевшим на лавке. Он удивил меня одною фразою:

            – У меня закона нет, мой закон пропал…

            – Как закон пропал? – подумал и спросил я – что это значит?

            – Мой закон, Ваше благородие, то-исть моя жена… пошла она в Киев да так и не ворочáлась, вот уже годов с 2, с залишком…

            Из Кокошилова я поехал в село Рожествено (офф: Рождественское-в-Кадке). По дороге заехал я в село Тимóхово, где нашел в священнике молодого и умного человека, а в жене его сестру Казанского профессора Анатолия Аристова, очень короткого со мною. Мы заговорились. Между прочим речь была и о раскольниках.

            – Велик ваш приход О. Павел? – спросил я.

            – Нет, очень, очень не большой, всего четыре деревни, вместе с селом, а в них 198 душ, и то по ревизии, а в самом-то деле на половину меньше. Впрочем я и не жалею, и не завидую, нет у меня большего прихода, нет и больших опасностей, нет и больших соблазнов – прибавил он усмехаясь, – мои прихожане бедны, да по крайней мере смотрят на меня хорошо, видите, я живу по-просту и прощаю им их радушную невежливость, когда они, приходя ко мне за советом, обращаясь ко мне как к пастырю и сведущему человеку, в тоже время не умеют по неведению соблюсти середины: просят благословенья и целуют мою руку, зовут Отцом-батюшкою и не приглашенные садятся… да и к чему мне церемониться… Бог с ними! Когда мне уже наскучит, то я очень просто ухожу в другую комнату, занимаюсь чем-нужно, а мужика или бабу оставляю с женой, они покалякают да и уйдут… За то, я счастлив или не счастлив, не знаю как сказать, за то у меня они хорошие прихожане, не раскольники, и в праздники усердно посещают наш бедный деревянный храм…

            – Да, правда ваша, батюшка, это спокойнее, а то вот в других приходах в этом отношении очень опасно… – заметил я.

            – Да вот недалеко идти: хоть у отца Федора в Шестихинском приходе, или тут в Моложском уезде и чего-то искать: и хлысты, и филиповцы, и изюмщина, и поповщина, да и кто их переберет.

            – Хлыстов сослали ведь…

            – Ну, сослали-то настоящих скопцов, да и то, как знать, всех ли? – а хлысты-то и теперь есть: уж это такой угол, тут давно поселилось это зло и уничтожить его не совсем легко: надо быть святым человеком, истинным апостолом, чтобы искоренить все одним убеждением и увещеваниями, да и кто из нас на столько красноречив? А вреднейшая эта секта, безнравственнейшая… Хороша и изюмовщина и филиповщина, – а эта превосходит их…

            Мне всячески хотелось продолжить и распространить этот разговор, священник говорил довольно много, но скромно, не сплетничая, более разсуждал о вреде самых сект, нежели о существовании их в том или другом месте, и очень искусно и естественно перешел к своему храму, слишком столетнему, к его доходам, к образу своей жизни и т. под.

            Угостил он меня (или правильнее сказать попадья) хорошим чаем с прекрасными деревенскими сухарями и сливками. Я остался доволен его рассказами и его радушием и готов посетить его мирскую келью снова, тем более, что через час[1]

            Не только священника встретил я в селе Таролыкове[2]… Свидание с ним заслуживает подробного описания:

            Смеркалось, когда тарантас мой остановился у дома священника, на крыльце стоял маленький попеныш с огромнейшей краюхою хлеба.

            – Дома священник?

            – До-о-ма, – отвечал попенок, чавкая.

            – Где он?

            – А вон тамо-тко…

            Я заглянул в ту, в другую комнату – ни души, я вышел в сени, заглянул в темный двор, где слышались звуки падения молока, выжимаемого из сосцов коровы…

            – Как бы мне увидать священника…

            – Да тебе пó-что? Отозвался кто-то из темноты.

            – Надобно, надобно…

            – Да пó-что? Ты кто?..

            – Ну, выдь посмотри…

            – Да ты кто? Тебе за коим делом надо-тка его…

            – Да говорят надобно, – крикнул Торопов: из Петербурга Член приехал…

            – Чаво?

            – Ну, чаво! где священник? вот чаво… – ворчал мой адьютант.

            Из под навеса двора вылезла к нам старуха с подойником в руках.

            – Да вы пó-что? По магазейным делам что ль?..

            – По разным… – отвечал я.

            – Эка, ты, какая! Да Их Вблагородие из самого Петербурга Член…

            – Ну, ладно, ладно, сей-час-таки, сей-час.

            Чрез полчаса дверь растворилась и в комнату ворвался человек в рубашке и портках, босой,в расстегнутой жилетке, в бороде и в голове торчало у него сено, старуха держала его сзади за подол рубашки и говорила:

            – Отец Николай, да хошь ряску-то-таки надень, эх какой…

            – Не нужно! И так пойду, и так – ворчал поп, ударяя попадью по руке. Потом подошел ко мне и, размахивая руками, сказал:

            – Нет… нет… нет у меня… древ… древностей… чтó вы навязались с древностями… Нет у меня, нет древностей… Ты чтó? Ты сам Уваров[3] что-ль? а? а? а? – и он акал громче и громче, опираясь левою рукою о стол, а правою махая под моим носом, будто желая мазнуть… что бы объяснить такой вопрос попа об Уварове, надобно заметить, что нашему гр. Уварову дозволено производить археологические изыскания в церквах Ярославской Епархии и об этом извещены в Консистории все священники.

            – Нет, я не Уваров, – отвечал я, – я Артемьев, которому по этой бумаге (я подал открытый лист от Консистории) вы «имеете безпрекословно и без всякого замедления времени доставлять требуемые сведения и документы…»

            – А-а-а, так ты не Уваров, не Уваров? А? Так тебе не древности надо…

            – Мне надобны, и древности, и выписки из метрик, и церковные формуляры, и проч. и проч. и проч…

            – Давай! давай!.. да чтó? хоть сей-час! давай!.. давай, матка, водки – крикнул он – водку станешь ты пить…

            – Не стану, да не советую и вам, пастырю, наставнику…

            – А-а-а! Дразнился он: тебе Консистория дала вид… а-а-а!…

            Я ушел. Поп ворчал что-то, а когда я садился в тарантас, он, как бы в поругание мне, принялся сцать в окно…

            – Всегда такой… – сказали в один голос Торопов и извозчик… – за это перевели его из хорошего прихода…

            Вот уж les extrèmes se touchent^[4], думал я, сравнивая этого Отца Николая с недавно виденным мною Отцом Павлом, который, вместе с попадьею, потчуя меня чаем, извинялись что не могут угостить меня ничем другим, потому что не пьет водки… Удивляться ли после этого, если прихожане Таролыковские будут впадать или впадают в раскол?…

            В Рожествено въехал я часов в 10-ть вечера. Полчаса Торопов и сам я ходили под окнами прося и настаивая о ночлеге и все-таки не добились ничего. Не пускали и за деньги, не пускают и по угрозам… Делать было нечего и я – чиновник Министерства – Велел ехать в квартиру Станового, вызвал его и просил его содействия в приискании мне места для ночлега… Чрез полчаса Становой известил меня, что квартира приискана и предложил пройти в нее пешком, а тарантас должен был объехать другою дорогой… Становой повел меня по какой-то жердочке чрез глупейший ручеек: круглая жердь, смоченная обильною росою, повернулась под моими ногами и я втюрился по колена в чрезвычайно вязкий ил, калоша с правой ноги посела в тине…

            Квартира была полна тараканов…

            Становой спрашивал: «Какие будут мои приказания об ужине?» Я ответил: «Скажу вам завтра, а теперь желаю спокойной ночи, приятного сна…»

________________

[1] В ркп. фраза не закончена.

[2] Таралыково.

[3] Граф Алексей Сергеевич Уваров, один из основателей Московского археологического общества.

^[4] Крайности сходятся (фр).