4-е июля. Дождь преследовал из всех пунктов и не смотря на то, я нигде не нашел людей. От того в этот день, при всех усилиях, я объехал весьма немного. Эти же дожди и желание писать донесение о успехах своих и вообще справиться по почте, заставили меня возвратиться в Мышкин, где я и пишу настоящие строки и желаю вам спокойной ночи, крепкого сна…

            5 июля. Мышкин

            Сейчас отправил оффициальную и сердечную корреспонденцию, звенит колокольчик, жду Торопова с известием от благочинного, на которого ссылались приходские попы…

            Уложив-было в портфель свои бумаги, а прежде всего эту невинную тетрадь (Бог знает к чему приведущую меня и всех оных прочих), но вспомнил я, что в двух деревнях (названий не отметил) бабы, толкуя со мною о том-и-сём, и склоненные к предмету интересующему нас (?), говорили мне (о! Это глупо, но и глупость имеет основательное основание и важные следствия)… Они говорили мне по случаю разговора о попе и церкви: «Да что, родимый, и церковь ноне не та: прежде того было у нас два священника, дьякон, пришт, – а топерь?… един поп с пономарем и дьячком, все-что (всё-штó) в часовне, да в часовне то и лучче… уж, знамо, попа нет, моляцца по усердствию… а преж, бывало, так знатно, и поп и дьякон…» – Да, да, да! Думаю я, экономия должна быть откинута, когда хочешь добиться желаемого. Сокращение расходов, уменьшение штатов – в пользу палермских Lazzaroni[1] – вред. Народ любит венчаную главу, о, Русский народ в этом отношении – народ доблестный – но ему как-то прискорбно слышать, что миллионы уезжают с отъезжающими за границу и что благоление тамошних святош и благосостояние тамошних бедняков под час вытягивает русскую деньгу из Российского кошелька… Конечно, это отголосок мнения высших сословий, – но тем хуже, низшие слои общества не столь ясно понимают цели, при всем инстинктивном сознании их, и от того вредные толки… Да, штаты 1846 года производят сильное впечатление на паству и пастырей… Нет ли (и верно есть) в этом причины отпадения от православия… Поп бормочет себе и возгласы, и ектинью, и молитву, и послесловие, – то ли дело прежде?… Великое, важное дело образования, но столь же велико и столь же важно дело старины… А все-таки хотел бы я отыскать хоть одного несомненного р…

            7-го июля. Д. Аристова (Тютчевых)

            Сижу в ожидании народа и слушаю брань десятских, подкутивших по случаю свадьбы в их деревне и по случаю ярмарки в селе Рожествене-в-Кадке, откуда я только что приехал.

            Ярмарка эта как и все деревенские ярмарки богата только привозом горшков, граблей, пряников, да съездом покупщиков тряпья на бумажную фабрику Поповых в Угличе. Для меня была важна эта ярмарка потому, что я на ней хотел испытать правило рекомендуемое нам, членам экспедиции (по инструкции), т.е. вычислить съезд народа количеством потребленного печеного хлеба… И прежде я думаю, что этот способ не более, как фокус-покус, а ныне убедился. Сведения о количестве хлеба, казалось, можно бы легко получить, потому что в Рожествене становой и свита сотских и десятских, да я облеченный всеми полномочиями министерского чиновника, да и приезжих было очень-очень немного, да и дворов в Рожествене только 65. И что же? Оказалось, что ни в одном доме не было продано ни одного хлеба… а я видел сам, как и тот, и другой, и третий, и пятый, и десятый, ходя, сидя, лежа, жевали… Это значит, что Русский человек держится своей пословицы: едешь на день, берешь хлеба на неделю. Это означает так же и то, что многие остановились в домах получили там и пищу. На ярмарке даже и не было хлебов, а продавались пироги, сайки, – но ведь это лакомство, как и жемки и орехи.

            Бог весть, чего мы достигаем в отношении настоящей гласной цели Экспедиции «полного и верного исчисления народонаселения в разнообразных явлениях его общественного развития и государственного устройства» (§ 2). Как ни бьюсь, как ни стараюсь я получить вернейшие цифры, очень редко достигаю желаемого. Мужики или бабы непременно причитают к своей семье или солдат, или отпущенных на волю, или находящихся в отлучке, а ни за что не хотят считать бобылей, новорожденных, вновь переселенных к ним. Только мое терпенье, глупое терпенье, добивается,хоть не скоро, того, что нужно. Не знаю, как успевают в этом отношении Насилов, Пискарев, Сиверс и прочие. Не знаю также одинаково ли ясно для всех нас то, чего желается достигнуть чрез экспедицию, одинако ли мы действуем, не выйдет ли из собранных нами сведений такой pêle-mêle[2], что Святых неси вон. Все это безпокоит меня вдвое, втрое, вдесятеро более, нежели кого другого. На меня возложатся сводные работы, так сказать редакция, и буду ли я в силах привести к единству всю массу цифр? А мне, человеку новому в Министерстве, нужно показать свои способности, свое уменье… Хвастаться, кланяться, подлизаться я не умею и этими средствами, конечно, никогда не пробью себе дороги… Силы Небесные, дайте же мне силы…

            8 июня. Д. Балакирева (Княжны Эниковой и Евреиновой)[3]

            И опять сижу и гляжу, и опять толкую с с мужиками и всматриваюсь в их физиономии, желая открыть какого-нибудь раскольника: нет, физиономии просты, или мои глаза неопытны, не нахожу ничего! И когда дохожу до графы: «Какой веры?» Я простодушно говорю «Какой веры? Ну, известно какой, нечего и спрашивать…» – «Вестимо, родимый, отвечают старики, русской веры, вот и теперь хоцца поскорее в Рожествено к обедне, ну, знать, и ярмарка-то там…» – Не задержу, не задержу, помолитесь и за меня, братцы… «Дай Господи, вечного благополучия вашей милости…» – Спасибо, други великие, спасибо, идите с богом…

            Но обращаясь назад я должен заметить следующее, очень верное известие:

            5-го июля, вечером, я приехал в село Шипилово и прямо к священнику, прося у него выписок из метрик. Поп, простой «из неучéных» как говорил он сам, после двух-трех слов, начал говорить на ухо:

            – В.Вблагородие, окажите ваше содействие, уничтожте скопцов… сам я действовать не могу и боюсь: убьют меня, грозят… я решительно не знаю что делать, готов проситься отсюда, ей же Богу, страшно…

            – Да ведь скопцов сослали – заметил я.

            – Ах, В. Вбл., что сослали?!.. только и нужно сослать: целые деревни из Шестихинского, Харинского и из моего прихода… Конечно, многих свидетельствовали, да чтó! Ныне они как-то иначе кладут себя… А подите-ко! Просто глаза мои говорят: да что ты? Вот только еще крыльев нет, а то бы прямо в небеса, мы сподоблены быть ангелами – вот как! Особенно один бестия Гаврило Пантелеев, да его невестка ведьма сущая, настоящая ведьма, нахальная – корень всему злу – боюсь, боюсь, В. Вбл., произойдет здесь гибель, произойдет и решительно не знаю что делать?! Донести? А как? Ведь все они ходят в церковь, исповедаются, причащаются, а чтó делают с причастием-то… – Священник бледнел, говорил торопливо, испуганным голосом. – Если вот не можно ничего сделать, то уж – чтó им будет – решусь донести консистории, ох много зла жду я… а не лучше ли, В.Вб., вам это сделать…

            – А как сделать? – рассуждал я – дано ли нам право? И доселе я задаю себе вопрос: не махнуть ли в Романов и посоветоваться с Синицыным? И кажется, надобно так сделать…

            Обязанный словом сохранить тайну в отношении «розысков о брынской вере»[4] я не смел и не хотел сказать священнику, что именно нам и нужны сведения о раскольниках, но только искренно выразил свое сочувствие к опасениям священника, сказал:

            – Ну, батюшка, права преследования нам [не дано], но мы обязаны отмечать, где живут раскольники, а потому вы и помечайте их в выписке из метрик…

            – Нет, нет, уж увольте, В. Вбл., не смею, это же секретное, их признало гражданское начальство свободными, как же я покажу?!.. А ведь, знаете ли чтó? Этот Гаврюшко, да его Верка истязания употребляют, принуждают своих родных идти в эту веру: ко мне, бывало, прибежит (сестра или невестка – не помню как он назвал) да плачет-плачет: батюшка, говорит, чтó мне делать? И бьют-то меня, и плюют на меня, – ведь вот как! В.Вбл., и я ей: крепись, мол… что ж? В.Вб., не устояла, перешла в их веру и теперь сделалась сама, и не бьют… Ах, зло большое будет, жду я, жду… Ведь Гаврило-то Пантелеев попом у них, вместо этого, как-его сослать-то…»

            Я слушал и дивовался:

            – А где же сходки у них?..

            – Вот, В. Вб., сказать теперь не могу, а знаю что в Харинском приходе, но узнаю… В. Вб., сделайте милость, донесите, употребите вашу власть…

            Власть, а где она?..

            – А еще Иван Филимонов… А этот, чтó оставили в Кустове Василий Афанасьев, – ведь домашние его сами приходили ко мне, сказывают, что все по прежнему продолжает свою веру, не порешил… А ведь, В. Вб., этот Василий Афанасьев, отдан на мое и благочинного поручение, что бы увещевали… подите ко! Поувещевайте ведьму-то: я, говорит ангел, слышите! Ангел! Ах, ведьма! Ведьма! Да и злейшая какая!.. Да что! Иван то Филимонов торгует везде, чтó сделает ему становой, а мы, духовенство, власти не имеем… Ведь вся деревня, вся Карпова, знает что они скопцы, вот как…

            И долго в подобном роде толковал священник, а я дивовался… На вопрос мой о других сектах он сказал, что таких нет. поименовать всех он тоже не решился, но сказал: «Спросите о Гавриле Пантелееве да об Иване Филимонове, так вам, В. Вб., всякий начнет пересчитывать остальных…»

            Я уехал ночевать в Кустово, где проживает освобожденный от ссылки скопец Василий Афанасьев.

__________________

[1] Лазарони – бедное население юга Италии, которое, благодаря своей сплоченности, в начале XIX в. превратилось в серьезную политическую силу.

[2] Pêle-mêlée ꟷ рыбный промысел, фр.

[3] Помещицы Еникова (Еникеева) Любовь Акинфиевна, Евреинова Александра Федоровна.

^[4] «Розыск о раскольнической брынской вере» св. Димитрия, митрополита Ростовского.